Виды и формы помощи

Виды и формы помощи

Начиналось все с простых, будничных проявлений сочувствия, солидарности — вопреки нацистским призывам, а затем и запретам люди продолжали покупать у евреев, лечиться у них, давать заказы еврейским ремесленникам, помогать соседям делать закупки (товары отпускались евреям лишь в определенные часы). И конечно, поддерживать родственные, дружеские, деловые, коллегиальные связи. Например, члены «Общества друзей» (квакеры) подчеркнуто приглашали знакомых, а то и незнакомых евреев в гости. Известный художник Отто Панкок предпочитал отказ от персональной выставки разрыву связей со своими еврейскими друзьями. Владельцы адвокатских контор Фридрих Мёкель из Манхайма, Рейнхард Андерс и Герман Кеслер из Карлсруэ не пожелали порвать с еврейскими компаньонами и были исключены за это из Имперского союза юристов. Другие адвокаты продолжали представлять еврейских клиентов в судах, несмотря на травлю в нацистской печати, дисциплинарные санкции и пр. (среди них был, в частности, и будущий председатель Свободной демократической партии министр юстиции ФРГ Томас Делер). Даже проводить в последний путь еврея было тогда явной демонстрацией солидарности.

Кто-то, используя служебные возможности, делал и больше. Так, некоторые священники выдавали знакомым выписки из церковно-приходских книг о якобы имевшем место крещении их предков. Полицейский чиновник из Франкфурта-на-Майне еще в 1933 г. изменил в регистрационной карточке еврейской семьи, прибывшей из Польши, запись в графе «вероисповедание», что впоследствии позволило ей избежать депортации. С ведома начальника «еврейского отдела» в берлинском полицейпрезидиуме Хеннига — члена НСДАП и СС — ряд внебрачных еврейских детей, чьи отцы были неизвестны, зарегистрировали как «метисов». Известный зоолог проф. Карл фон Фриш, несмотря на нажим сверху, не увольнял своих ассистентов-евреев, покуда не подыскивал им места за границей.

По мере ужесточения антиеврейских мер помощь становилась более опасной. Рано или поздно вставал вопрос: продолжать или остановиться? Идти на риск или выжидать конца Третьего рейха?

Готовые идти дальше предоставляли евреям убежище во время всегерманского погрома 9 ноября 1938 г. Так, известный боксер, чемпион мира и олимпийских игр Макс Шмелинг, которого нацистская пропаганда прославляла как «символ арийской расы», «воплощение тевтонской красоты и мощи», укрыл приятеля-еврея с двумя его сыновьями в гостиничном номере, который занимал в самом центре Берлина, а через пару дней на личном «мерседесе» перевез в свой загородный дом. Вскоре спасенная семья смогла эмигрировать в Шанхай. Берлинская журналистка Рут Андреас-Фридрих в ночь с 9 на 10 ноября приютила у себя более десятка друзей и знакомых, некий Альфред Луде из Манхайма (профессия неизвестна) — даже четырнадцать. Евангелический пастор Генрих Грюбер прятал евреев в дачных домиках берлинского пригорода Каульсдорф, где находился его приход, медсестры церковной больницы во Вредене близ Мюнстера — в хозяйственной пристройке на территории больницы.

Среди предоставивших убежище оказывались подчас и члены НСДАП. Кое-где полицейские предупреждали знакомых о грозящем аресте, что давало возможность своевременно скрыться, или советовали не оставаться 9 ноября дома и не показываться на работе. Командир штурмового отряда в деревне Оберсдорф-ам-Ипр (земля Баден-Вюртемберг) штурмфюрер Бёсс воспрепятствовал аресту ряда односельчан, а одного из них защитил от расстрела.

В ряде случаев заступничество прислуги, соседей или просто знакомых (например, местного почтальона) помогало предотвратить физическую расправу с людьми и разгром их жилищ.

Бывшая домработница на следующий день после погрома пробралась в опечатанный гестапо дом прежних хозяев (их 9 ноября увели, а жилье разграбили) и отыскала спрятавшуюся в шкафу на чердаке дочь-малолетку, считавшуюся пропавшей. Она взяла ее к себе, выдав соседям за дальнюю родственницу. (От всего пережитого девочка онемела, речь вернулась к ней лишь через полвека.)

Нарастание дискриминации и преследований, исключение евреев из общественно-политической, культурной, а затем и хозяйственной жизни, угроза личной безопасности толкали все большее число людей к эмиграции. До осени 1941 г. легальная эмиграция была еще возможна, хотя и сопряжена с большими трудностями. Сочувствующие в меру сил и возможностей помогали их преодолевать.

Так, Иоганна Зольф, вдова видного дипломата времен Веймарской республики, немецкого посланника в Токио, и ее дочь графиня Лаги фон Баллестрем использовали свои связи в МИДе, иностранных посольствах и консульствах, чтобы добыть для эмигрирующих разрешения на выезд, визы и пр.. Берлинцы Эберхард и Доната Гельмрих поручались за эмигрирующих. Генеральный директор электротехнической фирмы «Бош» Ганс Вальц, действуя с согласия владельца фирмы Роберта Боша, через работников фирмы снабжал отъезжающих денежными средствами. Финансовую поддержку и помощь в переправке имущества за рубеж оказывали председатель правления «Ферайнигте штальверке» в Дюссельдорфе Эрнст Пёнсген и отставной дипломат, совладелец берлинского банка «А. Е. Вассерман» граф Альбрехт фон Бернсторф. В меру сил помогали владелец небольшой берлинской типографии Теодор Гёрнер, бухгалтер-ревизор, консультант по налоговым делам Эрхард Эвердик.

Евреям разрешалось вывозить с собой лишь 10 марок. Поэтому друзья, выезжая за рубеж, контрабандой провозили их деньги и ценности.

В деле легальной эмиграции большую роль играли «Особая организация благотворительной помощи» при католическом «Обществе Св. Рафаэля для содействия эмиграции», евангелическое «Бюро пастора Грюбера», созданное по инициативе некоторых деятелей оппозиционной властям Исповедующей церкви, и «Бюро помощи» при «Обществе друзей» (квакеров). Первая из названных организаций опекала в основном католиков — «неарийцев», вторая — протестантов еврейского происхождения, третья — евреев, отошедших от иудаизма и не примкнувших к христианским церквям. При содействии «Общества Св. Рафаэля» Германию с 1934 по 1939 г. смогло покинуть более 10 тысяч человек (в основном евреев), при посредстве «Бюро Грюбера» — от 1700 до 2000. Крохотная община квакеров — на всю Германию не более двухсот человек — помогла спастись 1162 преследуемым.

Пока деятельность этих организаций соответствовала нацистским планам вытеснения евреев из Германии, она терпелась властями «Общество Св. Рафаэля» продолжало даже получать государственную субсидию, однажды она перепала и «Бюро Грюбера». Однако в конце 1941 г., с запретом эмиграции, все три организации были закрыты. Грюбер еще до того угодил в концлагерь за «превышение полномочий», за ним последовал его заместитель Вернер Сюльтен (полуеврей, убитый в 1942 г. в концлагере). Руководителя католической организации священника Макса Иозефа Грёсера спасла от такой участи лишь скоропостижная смерть.

Наряду с легальной финансировалась и поддерживалась эмиграция нелегальная (тех, кто не имел средств или не мог выправить необходимые документы). Упомянутый Вальц с согласия Боша передал на эти цели до полумиллиона марок. Член «Кружка Зольф» отставной дипломат д-р Рихард Куенцер использовал свои связи с немецкими эмигрантами, проживавшими в Швейцарии, для помощи беглецам. Писатель Герхард Поль, чей дом находился близ границы с Чехословакией, помогал перейти ее (естественно, до оккупации этой страны).

Убежденный антифашист, морской капитан из Данцига Густав Пич при поддержке сионистских организаций создал в 1933 г. на территории т.н. «польского коридора» (в г. Гдингене — нынешней Гдыне) мореходную школу. Там он готовил еврейских юношей к эмиграции в Палестину, обучая их профессиям моряка и рыбака. Помимо этого Пич тренировал членов сионистского спортивного объединения «Бар-Кохба», вкладывая в оба эти дела не только знания и опыт, но и собственные средства. Поскольку легальный выезд из Данцига был затруднен (бюрократическими препонами, волокитой, придирками и унижениями), Пич со временем нашел другой. Зная весь персонал данцигского порта, где он ранее работал, капитан подкупал охранников и ночью доставлял своих учеников на шлюпках и рыбацких лодках к иностранным судам, стоявшим в гавани на якоре. Так ему удалось переправить за рубеж около 400 (!) человек.

В августе 1941 г. был запрещен выезд из Германии евреев призывного возраста (от 18 до 45 лет), а в октябре того же года — эмиграция вообще. Теперь вырваться из рейха можно было только нелегально. Единственным, пожалуй, исключением стал выезд в Швейцарию в сентябре 1942 г. группы из 14 евреев, организованный сотрудником абвера (Управления разведки и контрразведки Главнокомандования вермахта) Гансом фон Донаньи. С ведома и согласия главы ведомства адмирала Канариса и его заместителя полковника Остера акция была замаскирована под разведывательную операцию, в которой якобы задействовали этих людей. Операцию санкционировал лично Гиммлер — конечно, не подозревая о ее фиктивности. При получении санкции Канарис опирался на устное указание фюрера»: разнося его за провал немецкой агентуры в США, тот в ярости выкрикнул: «Если ваша работа выглядит так, что ж... используйте тогда преступников или евреев».

Чаще других способствовали бегству из рейха жители приграничных местностей. В Айфеле, на верхнем Рейне и на берегу Боденского озера, где многие с конца 1938 г. (после «Хрустальной ночи») помогали евреям из Германии и Австрии проникнуть в Бельгию, Голландию, Швейцарию; эта деятельность, хотя и в резко уменьшившихся масштабах, продолжалась и в 1941-1943 гг..

Из множества примеров назовем лишь два — по-видимому, самых результативных. В 1942 г. в Берлине возникла конспиративная группа для нелегальной переправки евреев через швейцарскую границу. В нее входили совладельцы магазина, торговавшего коврами и антиквариатом, художник-галерист Франц Хекендорф и декоратор Николаус Иозеф Лебенс, сын Хекендорфа Гюнтер, уроженец пограничной баденской деревушки Отто Альтенбургер и владелец вокзального ресторана в ней же Вильгельм Мартин. До своего провала в феврале 1943 г. они, по разным оценкам, переправили в Швейцарию от 20 до 80 человек.

В другом случае результат деятельности известен более точно. Берлинка Луиза Майер, 58-летняя домохозяйка, вдова бухгалтера и мать четырех взрослых детей, вместе с жителем приграничной деревушки Готмадинген слесарем Иозефом Хёфлером и его помощниками — электромонтером Вилли Форвальдером, а затем механиком Вильгельмом Рици и таможенником Гуго Вецштайном, в 1943-1944 гг. помогли перейти границу 28 евреям. Луиза Майер сопровождала их от Берлина до пограничного Зингена, там беглецов встречал Хёфлер и известными ему тропами подводил к границе (позднее это делали Рици или Вецштайн).

Однако далеко не все евреи, как уже отмечалось, могли или хотели уехать. Во-первых, ни одна из стран не горела желанием принимать их. Въездные визы выдавались — если выдавались — в гомеопатических количествах и на очень жестких условиях (высокий денежный залог или финансовые гарантии родственников). С другой стороны, легальный выезд из Германии тоже требовал определенных денежных средств и преодоления бюрократических рогаток, а нелегальный был сопряжен с риском. Подчас потенциальные эмигранты не решались оставить старых и больных, нуждавшихся в помощи близких родственников, а те, в свою очередь, не находили сил и решимости для такого шага.

Был, наконец, и еще один фактор: многие евреи не осознавали в полной мере грозившей им опасности. Искренние патриоты Германии, они подчас не представляли себе жизни в иной стране. Так, например, Генрих Мюзам, редактор, уволенный в 1934 г. из издательства «Ульштейн», отвечал друзьям в ответ на уговоры уехать: «Родина там, где на стене написано "Пауль дурак", где играл в камешки, в разбойников и жандармов. Все гитлеры земли не могут этого отнять. Уехать, чтобы быть несчастным в Канаде? Вырванным из почвы в Штатах? Отчаявшимся на Филиппинах? Есть такая степень привязанности к месту, которая исключает мысль о бегстве». А Карла Раве из г. Лемго — единственная, кто выжил из большой семьи, — вспоминала после войны: «Моему отцу трудно было на это решиться. Моя бабушка говорила: "Я здесь родилась, я немка, здесь со мной ничего плохого не случится..." Язык, образ мыслей, поведение... все в нас было немецким, и поэтому мы цеплялись за Германию».

«Бюро Грюбера» оказывало своим подопечным, оставшимся в Германии, правовую, материальную и моральную помощь; используя связи в кругах министерской бюрократии, оно пыталось помогать еврейским организациям (ходатайствами об отсрочке или смягчении антиеврейских мер, трансфере средств из-за границы и пр.).

Оставшиеся в стране евреи болезненно переживали свою изоляцию от немецкого общества. Нацисты постарались окружить их непроницаемой стеной отчуждения, и следует сказать, что в основном им это удалось. Исаак Бехар, который был тогда подростком, вспоминает: «Большинство наших нееврейских знакомых и друзей отвернулось от нас... Некоторые пытались объяснить нам, почему они теперь должны это сделать, большинство же избегало при встрече любых объяснений... Они просто переходили на другую сторону улицы или забегали в магазины, куда евреи в эти часы входить не могли».

Измена или равнодушие прежних друзей, знакомых, подчас даже родственников, школьных и университетских товарищей, коллег по работе, соседей, деловых партнеров, клиентов, пациентов и пр. — все это порождало у преследуемых ощущение одиночества и отверженности.

Тем ценнее были любые, даже самые малые проявления сочувствия, симпатии, солидарности. Вот лишь некоторые примеры. После ноябрьского погрома 1938 г. евреям было запрещено посещение театров, кино, концертных залов, других учреждений культуры. Тогда квартет «арийских» музыкантов стал выступать перед ними на частных квартирах. На эти концерты приходили и неевреи, чтобы выразить таким образом свою солидарность. Руководители манхаймского «Общества друзей» Карл и Ева Герман приглашали евреев на свои еженедельные «шекспировские вечера».

С сентября 1941 г., когда для всех евреев старше шести лет стало обязательным ношение специального опознавательного знака — шестиконечной звезды, нередко бывало, что кто-то демонстративно вставал со своего места в трамвае, метро или поезде, предлагая его носителю клейма. А баденский юрист Герхард Кеммерер наставлял своих детей приветствовать на улице каждого отмеченного такой звездой.

Имели место и другие проявления солидарности. Так, Фердинанд Леви из Франкфурта вспоминает: в центре города, «в двух шагах от оперного театра совершенно незнакомый, приличного вида человек соскочил вдруг со своего велосипеда и обратился ко мне: "Разрешите пожать вам руку и заверить вас — я и мои друзья поклялись, что все причиненное вам будет отомщено. Не теряйте мужества, вы не всеми покинуты"». Аналогичный случай приводит Беата Штекхан: «Однажды, когда я, опустив голову, шла по улице, где тогда жила — это было в западной части Берлина, — ко мне приблизилась какая-то дама и сказала: "Пожалуйста, держите голову высоко. Не вы должны стыдиться, а те, кто причиняет вам все эти страдания"». Чиновник в полицейском участке, куда Штекхан вызвали по поводу не сданного ею телефона (евреям запретили их иметь), прощаясь, встал, подал ей пальто и, пожав руку, сказал: «Держитесь! Вся эта несправедливость не может продолжаться долго».

В тогдашних условиях, когда большинство немцев не хотело или не могло противостоять «принуждению к бесчеловечности», такие поступки имели, несомненно, немалое психологическое значение. Бехар в связи с этим пишет: «Любой, самый малый жест, улыбка или одобряющий взгляд возвращали нам частицу человеческого достоинства. И это ведь не было опасно для жизни...».

Куда опаснее были публичные проявления солидарности — например, открыто идти по улице рядом с носителем желтой звезды или, того пуще, под руку с ним (с октября 1941 г. это стало уголовно наказуемым). И тем не менее пасторы Исповедующей церкви в Берлине д-р фон Рабенау и Герхард Лене, а также сестра последнего Хильда Лене делали это. Учительница Элизабет Флюгге общалась с прежними учениками-евреями, жена директора франкфуртского театра, мать знаменитой танцовщицы Нидди Импековен посещала знакомую в «еврейском доме». Викарий евангклической церкви Св. Марии Магдалины в Бреслау Катарина Штариц пошла дальше — в циркулярном письме, разосланном руководителям, членам и служащим церковных общин в сентябре 1941 г., призвала их не допускать какой-либо дискриминации верующих еврейского происхождения в общинах («...они имеют в церкви те же права, что и другие члены общин, и особо нуждаются в утешении словом Божьим»).

С октября 1941 г. для всех евреев Германии была официально введена принудительная трудовая повинность (фактически же она существовала с 1940 г.). Их направляли, как правило, на самые тяжелые, грязные или опасные работы — прокладку и ремонт дорог и железнодорожных путей, мощение и уборку улиц, производство боеприпасов и военного снаряжения. Рабочий день длился по десять и более часов, а рацион состоял из порченого картофеля, брюквы и малых количеств снятого молока, смальца и сахара. Хлеба выдавалось по 500 грамм в неделю против 2500 для «арийцев».

В этих условиях очень важным проявлением солидарности была помощь продовольствием. Раввин д-р Лео Бек, который с 1933 по 1939 г. возглавлял Имперское представительство, а с 1939 по 1943 г. — Имперское объединение евреев Германии, вспоминал: «В последние годы каждую пятницу в мою квартиру приходила одна графиня и приносила овощи, которые евреям по карточкам не выдавались. Иногда я находил у своих дверей сумку с фруктами, принесенную неизвестным. Однажды в переполненном вагоне метро ко мне придвинулся какой-то мужчина и спросил: "Тиргартен — это на следующей остановке?" После чего прошептал: "Я из деревни, я сунул в вашу сумку несколько яиц". В другой раз на улице ко мне подошел человек и уронил на землю конверт. Затем, оглянувшись, поднял его и передал мне со словами: "Это вы потеряли". В конверте была пачка продовольственных карточек».

Конечно, можно объяснить такие жесты тем, что Бек был известен и его, возможно, узнавали на улице. Но такие же или сходные факты находим в воспоминаниях «маленьких», никому не известных тогда людей.

Продукты передавались евреям на работе, на улице, иногда их приносили на дом. Инспектор Рейхсбанка Август Шмигель и его жена Хильдегард, например, выставляли в условленное время сумку на порог своего особняка — через минуту ее забирал кто-либо из членов проживавшей рядом еврейской семьи. Некоторые крестьяне или владельцы продовольственных лавок припрятывали продукты для постоянных клиентов-евреев, другие выделяли из своих запасов для раздачи незнакомым им людям.

В октябре 1941 г. начались систематические депортации немецких евреев «на Восток». Им предшествовали в 1940 г. «выборочные»: из Штеттина, Штральзунда и Шнайдемюля — в Польшу, из Бадена, Пфальца и Саарланда — в южную Францию. Сотрудники полиции и других учреждений, особенно же частных фирм, осведомленные о предстоящих акциях, подчас предупреждали о них знакомых, что давало тем возможность своевременно «лечь на дно». Именно в силу этого т. н. «фабричная акция» 27-28 февраля 1943 г. — имперская облава, ставившая целью депортировать всех остававшихся в Германии евреев, в основном занятых на предприятиях военного значения, — увенчалась лишь частичным успехом. В Берлине, который Гитлер и Геббельс (гауляйтер столицы) особо стремились очистить от евреев, ушло в подполье около 4 тысяч человек.

Официально депортация именовалась «переселением на Восток» с целью «трудового использования», поэтому временно нетрудоспособные получали отсрочку до выздоровления. Используя это, врачи ставили знакомым ложные диагнозы, производили без особой необходимости операции (или просто имитировали их) и старались как можно дольше удержать такого пациента в больнице. Кому-то действительно удалось таким образом спасти в конечном счете жизнь.

В редких случаях тот же эффект достигался использованием связей с высшим или местным начальством. Так, генерал-лейтенант в отставке Георг Польман трижды предотвратил депортацию своей знакомой Стефании Вихерт (Польман был когда-то наставником Геринга в кадетском корпусе, а покойный брат Вихерт, военный летчик, служил с ним в годы Первой мировой войны). Профессор Фрайбургского университета Карл Абец (брат известного нацистского дипломата, посла при правительстве Виши Отто Абеца) обращением к крайсляйтеру НСДАП Фричу добился изъятия из списков на депортацию вдовы своего коллеги и друга Женни Рааб.

Депортации осуществлялись не только из «Старого рейха» (Германии в границах 1937 г.), но изо всех оккупированных немцами стран. Поразительный и, пожалуй, единственный в своем роде пример саботажа таких акций — деятельность т. н. «отдела сомнительных расовых случаев» в генеральном комиссариате администрации и юстиции немецкой оккупационной администрации Нидерландов. Руководитель этого отдела юрист Ганс Кальмайер и его сотрудники капитан д-р Герхард Вандер и чиновник-пенсионер Генрих Миссен путем юридического крючкотворства, осуществляемого под флагом скрупулезного соблюдения «нюрнбергских законов», с широким использованием поддельных или иным образом сфальсифицированных документов превращали «полных» евреев в «половинок» или даже «четвертушек», спасая их таким образом от депортации. Подделки или подчистки первичных документов — свидетельств о рождении, крещении, браке, смерти, записей в регистрационных книгах ЗАГСов, сельских коммун и церковных приходов — производили, как правило, голландцы. Сотни людей были задействованы в этой «национальной кустарной промышленности фальшивок», как ее назвал впоследствии историк Якоб Прессер: муниципальные и церковные служащие, адвокаты и нотариусы (последние оформляли и заверяли «клятвенные показания» свидетелей, «подтверждения отцовства» и пр., а иногда сами изготавливали необходимый документ), врачи, антропологи (они устанавливали «нордические расовые признаки»), генеалоги (отыскивали в родословных «арийских» предков) — вплоть до работников Красного Креста, поставлявших чистые бланки, в которые вносились затем данные о произведенных вливаниях «арийской» крови. В большинстве своем эти люди были связаны с движением Сопротивления или сочувствовали ему. Главный еврейский синод Нидерландов, со своей стороны, охотно свидетельствовал, что проситель никогда не состоял членом еврейской общины, в других случаях этот «факт» устанавливался решением нидерландского суда при отсутствии возражений со стороны общины. (В рейхе судебное оспаривание принадлежности к еврейской общине не допускалось.)

Одним из самых эффективных трюков было доказательство супружеской неверности матери или бабушки заявителя. Если та прижила ребенка от нееврея (в подтверждение чего представлялись безупречно изготовленные любовные письма), то ее дети являются полуевреями, а внуки — при повторении приема — евреями лишь на четверть. Ни те ни другие депортации не подлежали. Биограф Кальмайера Петер Нибаум приводит случай, когда описанным выше способом были спасены от смерти 72 человека.

Если же заявитель не мог рассчитывать на благоприятное решение дела, его заблаговременно — раньше, чем полицию, — ставили в известность об этом, что давало возможность хотя бы попытаться «лечь на дно».

Кальмайер и его сотрудники знали, конечно, что представляемые им «доказательства» на 90 и более процентов фальшивки.

Миссен и Вандер сами участвовали в фальсификациях. Осторожный Кальмайер в сношениях с адвокатами, представлявшими интересы заявителей, как правило, «разыгрывал дурачка» (его собственное выражение). Но в некоторых случаях он высказался откровенно — например, одной женщине-адвокату сказал, что она может обманывать сколько угодно, покуда делает это так, что у него не возникает проблем с полицией безопасности (иными словами, фальсификации должны осуществляться умело).

Сужению круга лиц, подлежавших депортации, содействовали и такие аспекты деятельности Кальмайера, как успешная борьба за принятие ограничительного толкования понятия «еврей» и принятие статуса «привилегированных смешанных браков» (и то и другое — по образцам, установленным для «Старого рейха», но не действовавшим, как правило, на оккупированных территориях). Большую роль сыграла принятая по его инициативе сложная и чрезвычайно затяжная процедура решения всех этих вопросов, во многих случаях дававшая людям необходимую для спасения жизни временную отсрочку.

С началом массовых депортаций уход в подполье стал для евреев единственно возможной формой сопротивления, единственным, пусть зыбким и ненадежным, шансом на выживание. Из 164 тысяч евреев, остававшихся к тому времени в Германии, на такой шаг решилось от 10 до 15 тысяч человек. Почему не больше? Во-первых, потому, что люди не представляли себе, что скрывается за официальными эвфемизмами «эвакуация», «переселение» и «трудовое использование» «на Востоке». Несмотря на все уже пережитое, в их сознание не укладывалась мысль, что «их страна» осуществляет тотальное физическое уничтожение евреев. Из чувства психической самозащиты они гнали ее от себя.

Поначалу немецкие евреи в большинстве своем исходили из того, что, хотя условия жизни и труда в гетто и лагерях «на Востоке» будут очень тяжелыми, для тех, кто сохранит работоспособность, останется шанс выжить. По мере того как догадки, подозрения, предположения, что депортация означает более или менее быструю гибель, постепенно превращались в уверенность, росло число самоубийств, с одной стороны, и уходов в подполье — с другой.

Жизнь в подполье была исключительно трудна по многим причинам: для нее нужны были физическая и психическая устойчивость, денежные средства и в первую очередь связи с неевреями, готовыми помочь.

Основным видом помощи становится теперь предоставление убежища. Где только ни прятали евреев: у себя дома, у родных и друзей, в роскошных виллах и трущобах, фамильных замках и сельских хижинах, в гостиницах и пансионах, на чердаках и в подвалах, в кладовых и на антресолях, в гаражах и на складах, в сараях и амбарах, конюшнях и хлевах, в овинах и на сеновалах, в цехах и мастерских, магазинах и конторах, в церквях и монастырях, в больницах и кладбищенских склепах, в сиротских приютах и домах престарелых, в садовых и лодочных домиках, в борделях и бродячих цирках! Кто-то укрыл на день-другой, а кто-то — на несколько лет, большинство — одного или двух-трех человек, а некоторые — десятки.

Рекордным по продолжительности является, по-видимому, случай одинокой хромой портнихи в Берлине, которая с ноября 1938 по май 1945 г. укрывала своего бывшего работодателя с женой и двумя детьми. Польский еврей Нафтали Ротенберг шесть лет провел в собственной квартире в Висбадене вместе со своими немецкими родственниками — сестрой жены и ее мужем. В октябре 1938 г. Ротенберга выслали в Польшу, но в 1939 г. разрешили посетить родных. Он же остался в городе нелегально. Имя его не числилось ни в одной картотеке, знавшие о его пребывании, в том числе и домовладелец, молчали. Время Ротенберг проводил большей частью в подвале и лишь ночами выходил иногда подышать воздухом во двор.

В трех других случаях сочетались продолжительность и большое число укрываемых. Так, владелица одного из частных домов престарелых в берлинском пригороде Груневальд в течение шести лет прятала 20 (!) евреев — за искусственными перегородками в комнатах и на чердаке. В двухкомнатной квартире графини Марии фон Мальцан с 1939 по 1945 г. перебывало несколько десятков человек — евреев, полуевреев, участников Сопротивления, дезертиров и т. д..

Ряд исследователей (Урсула Бютнер, Петер Хютенбергер и др.) подчеркивают, что готовность оказывать помощь людям, не входившим в сравнительно узкий круг родных, друзей, добрых знакомых или не принадлежащих к той же религиозной, политической и т. д. общности, была, как правило, невелика. Однако, по данным Беаты Космала, почти одна треть помощников поддерживала незнакомых им до того людей.

Вот лишь некоторые примеры. Зимой 1942 г. берлинка Мария Никель — верующая католичка, домохозяйка, мать двоих детей — заметила на улице женщину в последней стадии беременности; на одежде той была желтая звезда. Она предложила взять ее ребенка после рождения, «пока не настанут лучшие времена». Потом Никель снабжала ее и ее мужа продовольствием, отдала им свое почтовое удостоверение и водительские права мужа. Несмотря на ряд очень опасных моментов, семья Абрахам пережила войну.

Похожая история произошла с другой берлинской домохозяйкой, Гертрудой Цитен. В конце той же долгой зимы она обратила внимание на двух молодых людей, выглядевших очень растерянно. На вопрос ее они ответили, что оба евреи (звезд на них не было) и что идти им просто некуда — за ними сегодня приходило гестапо. Цитен не задумываясь предложила им убежище в квартире, где жила с мужем и шестью (!) детьми. Там они и скрывались до весны 1943 г., периодически перемещаясь в садовый домик неподалеку. Затем перебрались в другое место, но продолжали посещать Цитенов, которые снабжали их и их родителей продовольствием.

Берлинский дворник Отто Иогмин начал свою деятельность спасателя случайно — приютил в служебной каморке одинокую еврейку Маргариту Аш (та сбежала через черный ход из пансиона, когда гестапо вывозило оттуда людей, и бродила по улице, не зная, куда деваться). Совершенно незнакомую ему до того Аш Иогмин выдал за свою тетку и продержал у себя до мая 1945 г. Затем в феврале 1944 г. он поселил в одной из пустующих квартир чету Либан, записав их в домовую книгу под чужим именем. Постепенно адрес Иогмина стали передавать из уст в уста, все большее число людей обращалось к нему за помощью. Кто-то просил убежища на ночь, кто-то — на пару дней или недель, а некоторые «застревали» на годы. Кого мог, Иогмин брал к себе домой (благо, жена и дочь его уехали из Берлина, опасаясь участившихся бомбежек). Остальных он селил в квартирах, жильцы которых временно отсутствовали (среди последних был и генерал вермахта). Иогмин был также истопником в соседнем доме, поэтому в его распоряжении оказались два вместительных подвала, которые он кое-как приспособил под жилье.

Мастерица по ремонту дамских чулок Эльза Блохвиц вместе со своей подругой и напарницей Маргаретой Дитрих проживала в самом центре Берлина, на Курфюрстендам. Она постоянно прятала присылаемых ей людей. Те называли ей в качестве пароля ее конспиративную кличку «Блэк», а их имен она даже не спрашивала. В качестве стража бомбоубежища Эльза Блохвиц давала подопечным возможность пользоваться им (обычно, опасаясь жильцов, нелегалы во время бомбежек оставались в квартирах).

Укрыватели подчас сами жили в стесненных условиях. Так, Хедвиг Мусс, в прошлом домработница в берлинской еврейской семье Якоб, с февраля 1943 г. и до конца войны прятала своих бывших хозяев, а затем и племянника последних в чердачной каморке, где ютилась сама. Август Коссман из берлинского района Лихтерфельде с марта 1943 до мая 1945 г. укрывал в своей полуторакомнатной квартире Ирму Зимон и ее сына, к которым с августа 1944 г. добавился ветврач д-р Зимон. Ирму он выдавал за «будущую жену», а ветврача — за родственника, чиновника-пенсионера. В квартирке престарелой Франциски Берайт (комната и кухня, туалет — под лестницей) в 1944-1945 гг. теснилось пять человек: хозяйка, ее внук и трое нелегалов (две юные женщины, которых Франциска, работавшая няней в еврейской семье, растила с рождения, и муж одной из них). Когда сын Франциски приезжал с фронта в отпуск, жильцов в квартире становилось шестеро. Спали подчас на полу, на столе, по двое в одной кровати.

Как правило, укрываемые не имели ни надежных документов, ни продуктовых и промтоварных карточек. Их прокорм ложился и основном на плечи хозяев, подчас вынуждая тех до предела сокращать собственный рацион. Так, берлинский художник-декоратор Август Запандовски, принявший в дом четырех нелегалов, какое-то время существовал с ними и своей дочерью-подростком на двух продовольственных карточках. Отто Иогмин выезжал в мекленбургскую глубинку и выпрашивал там у знакомого пастуха овечий сыр и бараний жир, а у его брата — муку пополам с отрубями.

Иногда укрыватели прикупали продовольствие на черном рынке. У Эрнста Бруно Моцко, служащего катовицкой полиции, который в течение 28 месяцев укрывал четырех человек, ушли на это все его многолетние сбережения. Отто Иогмин продал свою коллекцию марок и ряд других вещей. «Но всех накормить я не мог, таких денег у меня не было», — вспоминал он полвека спустя.

Укрывателям нередко помогали друзья или родственники, которые сами не могли или не решались предоставить убежище. Кто-то доставал продукты, одежду, кто-то — продуктовые или промтоварные карточки. Особые возможности в этом плане имела берлинка Клара Штудир, работавшая в городском отделе снабжения.

Некий банкир, не пожелавший обнародовать даже после войны свое имя, выделил на эти цели 100 тысяч марок. В течение нескольких лет на эти деньги приобретались карточки для 20 скрывавшихся евреев. Упоминавшийся ранее Теодор Гёрнер покупал продуктовые карточки у спекулянтов и через секретаршу-полуеврейку Ильзу Левин распределял среди своих подопечных.

В отношении обеспечения документами было несколько вариантов. Случалось, люди отдавали собственные — с последующей заменой фотографии и номера. Доната Гельмрих, например, трижды «теряла» удостоверение личности, причем в последний раз выдержала крайне тяжелое объяснение в полиции. «Рассеянность» проявляли и активисты Исповедующей церкви в Лейпциге. А Мария Никель на допросе в гестапо заявила, что документы у нее украли.

Иногда бумаги приобретались у лиц, которые, нуждаясь в средствах, продавали удостоверения — свои или умерших родственников. В других случаях использовались чистые бланки, похищенные в соответствующих учреждениях (подчас при участии их сотрудников).

Еще в одном варианте необходимые документы изготовлялись за плату или в силу сочувствия специалистами. Так, молодой гравер, прихожанин евангелической общины церкви Св. Анны в Берлине, снабдил фальшивыми паспортами многих скрывавшихся евреев. По-видимому, в этих же целях использовалась и типография Гёрнера, а в Братиславе — австрийца Юлиуса Натали.

Иногда, впрочем, изготовлением фальшивок успешно занимались и непрофессионалы. Так, католическая монахиня Клер Барвицки, укрывавшая еврейских детей в сиротском приюте на юге Франции, перекисью водорода смывала в их метриках подлинные данные и вписывала нужные. Молодой коммунист Хорст Штайнерт «рисовал» любые сведения в удостоверениях личности, которые берлинские проститутки во время работы выкрадывали у военнослужащих.

В 1944-1945 гг. спасателям все чаще удавалось легализовать своих подопечных, ходатайствуя перед соответствующими учреждениями о выдаче им новых документов — естественно, на вымышленные «арийские» имена — взамен якобы погибших в разрушенных бомбежкой домах.

Предоставление убежища влекло за собой и проблему медицинского обслуживания. В случае болезни нужно было найти врача, готового оказать помощь, или аптекаря, который выдал бы лекарство без рецепта, при острозаразной болезни — также и дезинфектора.

Наконец, укрываемые иногда умирали. Похоронить легально не было возможности. «Мы положили тело в бельевую корзину, накрыли полотенцами и ночью вынесли из дому. В парке мы вынули его и посадили на скамейку», — рассказывала смущенно Рут Андреас-Фридрих одна из участниц ее кружка. В другом случае покойницу закопали в подполе зимнего сада.

Тех укрываемых, кто не имел «арийских» документов, приходилось обычно скрывать от посторонних глаз. Других выдавали за приехавших в гости родственников или друзей. По мере усиления бомбардировок Германии союзнической авиацией и умножения числа беженцев из восточных областей все чаще использовалось объяснение: это люди, чье жилье разрушено или чьи родные места захвачены противником.

Укрыватели жили в постоянном страхе и напряжении. Опасаться приходилось всего и всех — прислуги, малолетних детей (те могли проболтаться по наивности), посетителей и прежде всего, конечно, соседей. Анонимное письмо или записка, найденная в почтовом ящике, — «вы укрываете евреев» — могли оказаться и предупреждением неизвестного доброжелателя, и началом злостного шантажа.

В поистине экстремальных условиях — в многоквартирном доме, среди жильцов которого было полно нацистов, в том числе важный эсэсовский чин, — священник Вильгельм Эркслебен и его жена с февраля 1943 г. до конца войны укрывали евреек Лили Бартельс и Рут Таш. Торговая служащая Хелена фон Шелл с ноября 1942 г. прятала семью из четырех человек (главу ее она, видимо, любила) в маленькой квартирке, дверь в дверь с жильем квартального надзирателя. Еще острей была ситуация в доме сельского жандарма Пауля Майера, который с июля 1942 г. укрывал еврейку. Квартира его находилась над служебным помещением, которое постоянно посещало начальство, к тому же в конце войны одну из комнат в ней заняла семья пострадавших от бомбежки нацистов.

В замке Гросс-Шперенвальде, принадлежавшем графине фон Арним, в конце войны размещались сотрудники МИДа и абвера, а затем и офицеры СС. А напротив, в том же коридоре занимала комнату берлинская еврейка, Беата Штекхан, проживавшая по подложным документам. На вопрос одного из гостей: «Кто эта темноволосая дама?» — графиня отвечала: «Ах, она из Эльзаса, отсюда и ее фамилия — Руэ».

Многим из тех, кто под влиянием спонтанного порыва предложил преследуемым убежище, лишь со временем становилось ясно, какой опасности они подвергают себя и своих близких. Реакция была разной.

Пока берлинский парикмахер Леон Книхала передавал продукты и почту евреям, согнанным перед депортацией в соседний с парикмахерской дом, жена и дочь помогали ему. Но когда он спрятал в подвале двух евреев — шестидесятилетнего Луиса Линка и тридцатилетнего Салли Штриена, Фридель заявила отцу: «Ты всех нас приведешь на виселицу!» Через какое-то время гестаповцы в сопровождении двух предателей-евреев явились в дом Книхалы, перевернули все вверх дном, но входа в тайник, к счастью, так и не нашли. Однако через две недели явились снова и после обыска увели с собой главу семьи. Когда на следующий день Леон вернулся — лицо в ссадинах и кровоподтеках, глаза еле видны из-за синяков, — у Фридель была истерика: «Так тебе и надо, так нам всем и надо, зачем мы это делаем?» Отец с трудом успокоил ее: «Увидишь, они больше не придут, они поверили, что здесь никого нет». Но на вопрос: «Что будет дальше с Линком и Штриеном?» Книхала твердо ответил: «Конечно, они останутся». Так и было до лета 1944 г., когда оба затворника, утратив осторожность, были схвачены во время вылазки в город. Линк, попавший в Терезиенштадт, выжил, а Штриен, отправленный в Освенцим, погиб.

Случалось, однако, что ухудшившиеся материальные и жилищные условия и особенно постоянное нервное напряжение отражались на отношениях хозяев и «гостей». Дальнейшая совместной жизнь становилась невыносимой, и преследуемым приходилось искать новое убежище.

На свой манер старались помочь оставшимся в Германии евреям и некоторые предприниматели. Используя острую нехватку рабочей силы, вызванную призывом миллионов работоспособных мужчин в армию, они привлекали евреев на производство, спасая этим от тяжелых и опасных принудработ, а на какое-то время и от депортации.

Одним из них был Отто Вайдт, владевший в Берлине мастерской, где делались метла и щетки. У него работали почти исключительно слепые и глухонемые (сам Вайдт различал лишь смутные очертания предметов). Из 33 тридцать были евреи. Поскольку продукция поставлялась и вермахту, мастерская считалась «предприятием военного значения». Под этим флагом и благодаря подкупу Вайдт получал от «биржи труда для евреев» столько людей, сколько хотел. «Свой человек» был у него и в «еврейском отделе» берлинского гестапо — Франц-Вильгельм Прюфер, ведавший предприятиями, где были заняты евреи. С его помощью в феврале 1942 г. удалось спасти работников мастерской от депортации. Увы, годом позже, в ходе известной «фабричной акции» в Берлине, настал черед и этих людей... .

Некоторые предприниматели и менеджеры, действовавшие на оккупированных территориях Польши и Советского Союза, привлекали на работу узников гетто и концлагерей, спасая их от гибели (большей частью — на время, а в счастливых случаях — и вообще). Всемирную известность приобрел арендатор фабрики эмалированной посуды в Кракове Оскар Шиндлер. Широко известен в Германии Бертольд Байц, в годы войны — коммерческий директор нефтяного общества «Бескиды» в Дрогобыче, а затем и фирмы «Карпатен Оль» в Бориславе. (В 50-х годах прошлого века Байц возглавил «обновленный», «извлекший уроки из прошлого» концерн Круппа.) В литературе о спасателях имеются сведения о деятельности представителя золингенской строительной фирмы «Иозеф Юнг» на Украине Германа Гребе, управляющих текстильными фабриками в Белостоке Артура Шаде и Отто Бенешека, управляющего фабрикой кожтоваров во Львове Макса Коля, владельца лакокрасочной мастерской и магазина художественных изделий в Белостоке Отто Буссе, управляющего мыловаренной фабрикой и фабрикой по производству обувного крема в провинции Заглебие Дабровске (Западная Польша) Иоганна Пшейдта, Юлиуса Мадрича — владельца швейной фабрики и Раймунда Тича — технического руководителя этой фабрики, работавшей сначала в Подгорце, а затем в гетто Кракова, Бохнии, Тарнова и концлагере Пласцов, архитектора фельдфебеля люфтваффе Карла Лаабса, создавшего сельскохозяйственную ферму вблизи Освенцима. Аналогичные попытки с разной степенью успешности предпринимали некоторые военнослужащие и гражданские лица, управлявшие предприятиями, подведомственными вермахту, Организации Тодта, эсэсовской Организации Шмельта или оккупационной администрации. В Вильнюсе, например, действовали фельдфебель Антон Шмид, начальник сборного пункта для отставших от частей солдат, который одновременно руководил мастерской по восстановлению вагонных и автомобильных сидений, а также мастерской по изготовлению и починке обмундирования (в обоих работало до 140 евреев); капитан Оскар Шёнбруннер — начальник армейской швейной мастерской; майор Карл Плагге — начальник военного авторемонтного парка. В Бедзине (провинция Заглебие Дабровске) — управляющий швейной фабрикой Альфред Роснер. Вилли Арем возглавлял строительный отряд Организации Тодта в Немирове, Гюнтер Крюлль — службу полевых водных путей в Пинске, Бернард Фалькенберг — «трудовой лагерь» во Влодаве (Восточная Польша). Иозеф Майер заведовал отделом хозяйства и снабжения оккупационной администрации округа Злочев (Галиция), майор Эберхард Гельмрих управлял имением Хиравка близ Дрогобыча, поставлявшим продукты местному начальству.

Все они, ссылаясь на «производственную необходимость», включали в персонал этих предприятий и лиц, не имевших к ним никакого отношения. Некоторые использовали евреев, вопреки строжайшему запрещению, также на канцелярских и других считавшихся легкими работах. Если им становилось известно о предстоявших «селекциях» и «акциях», они предупреждали о них знакомых, что давало возможность спрятаться, а некоторых прятали сами в производственных помещениях или даже дома.

Другие нелегально перевозили евреев в населенные пункты, казавшиеся на тот момент более безопасными. Так, Антон Шмид по подложным командировочным предписаниям перевез свыше трехсот человек из вильнюсского гетто в белорусские (городов Вороново, Гродно, Белостока, Лиды). Карл Лаабс без сопроводительных документов, на двух грузовиках с подкупленными водителями перебросил около ста человек из Хржанова в Мисловице. Вилли Арем в багажнике служебного автомобиля вывез из Немирова в Транснистрию (область между Бугом и Днестром, находившуюся под румынским гражданским управлением) четырех евреев. Герман Гребе без ведома начальства на собственные деньги создал филиал своего предприятия в Полтаве, перевезенных туда работников снабдил «арийскими» документами.

В ряде случаев спасатели-офицеры препятствовали депортации «евреев вермахта», угрожая применить против СС и полиции оружие. Так, в июле 1942 г. военный комендант польского городка Пшемысль майор Макс Лидтке и его заместитель обер-лейтенант Альберт Баттель приказали солдатам блокировать мост через реку Сан, чтобы помешать СС вывезти евреев из гетто Пшемысля в лагерь уничтожения Бельжец. Представителю СС Лидтке заявил: «Если вы вступите на мост, я прикажу открыть огонь», — а Баттель — он был душою операции — распорядился ночью свезти 90 еврейских рабочих с семьями (всего 240 человек) во двор комендатуры. На какое-то время им удалось также воспрепятствовать депортации 2500 обитателей гетто, удостоверения которых проштемпелевали печатью комендатуры.

3 декабря 1941 г. военный комендант местечка Городенка Черновицкой области капитан Фриц Фидлер послал подчиненного ему фельдфебеля в гетто с приказом вывести оттуда еврейские семьи Кауфман и Шнайдер и на время предстоящей «акции» укрыть их в погребе своего дома. Всех еврейских рабочих комендатуры Фидлер собрал на ее территории, наказав своим людям в случае  необходимости преградить эсэсовцам доступ туда с помощью оружия.

Майор Плагге посылал своих солдат извлекать арестованных работников автопарка из тюрем и лагерей, давая им карт-бланш на применение с этой целью оружия.

Разумеется, такие действия подавались отнюдь не как направленные против режима или его политики, а как конфликты компетенции, вызванные чувством ответственности за выполнение своих служебных задач. Например, распорядившись вдвое увеличить голодный рацион и нищенскую оплату занятых в службе полевых водных путей евреев, Гюнтер Крюлль заявил гебитскомиссару Пинска: «Для тяжелых физических работ мне нужны крепкие, а не шатающиеся от ветра люди».

Деятельность спасателей имела для преследуемых огромное психологическое значение. Своим участием, моральной поддержкой они укрепляли их душевные силы, волю к борьбе за выживание. Когда возможности спасателей оказывались исчерпанными, они старались предупредить подопечных об этом. Так, перед отступлением немцев из Вильнюса Плагге собрал рабочих авторемонтного парка и в присутствии обершарфюрера СС Рихтера объявил, что в связи с эвакуацией города они поступают в распоряжение СС — «организации, которая, как вы знаете, имеет задачей охранять заключенных» (по другой версии, «умеет заботиться о еврейских заключенных»). На вопрос, нужно ли брать с собой багаж или хотя бы мыло и полотенце, Плагге ответил: «Нет, они вам не понадобятся». После этой речи из тысячи с лишним рабочих около четырехсот попрятались по различным «малинам» или бежали из Вильнюса. Примерно половине из них удалось в конечном счете спастись.

В свете сказанного понятно, что имена таких людей, сведения об их предприятиях передавались из уст в уста как спасительный пароль. Лаабса в гетто называли «другом евреев», Вайдта в мастерской в глаза и за глаза именовали «папой», 28-летнего тогда Байца в Дрогобыче — «отцом евреев», а Гельмриха — даже «королем евреев».

«У меня было такое чувство, будто ангел внезапно спустился в ад» — такими словами вспоминал 20-летний тогда Зигмунд Циглер появление Байца на погрузочной платформе станции Борислав, где стоял подготовленный для отправки в лагерь уничтожения Бельжец эшелон с евреями. Сотни людей тянули к нему руки из открытых дверей теплушек, крича: «Герр Байц, возьмите и меня, прошу вас!» В этот день ему удалось извлечь из вагонов и отправить обратно в «еврейский лагерь» «Карпатен Оль» около 250 человек.

Конечно, возможности спасателей были очень разными. Кто-то мог объявить «необходимыми для производства» десятки или даже сотни людей, а например, начальник мюнхенского отделения абвера полковник граф Рудольф Маронья-Редвиц — одного (фотографа и рисовальщика Альфреда Лёви, который фактически выполнял в учреждении обязанности завхоза и посыльного).

Некоторые сознательно принимали на работу людей без документов или с фальшивыми «арийскими» документами, другие устраивали их подчас даже в госучреждения. Так, например, Герта Церна, служившая в годы войны редактором в Доме радио, рекомендовала начальству в качестве машинистки укрываемую ею еврейку Маргот Мозес, предварительно превращенную во «фрау Хеддер».

Супруги Гельмрих разработали и провели в жизнь дерзкий план: Эберхард отправлял из Дрогобыча в Берлин, на квартиру к Донате молодых евреек, снабженных документами с украинскими и польскими именами, а та, в свою очередь, устраивала их домработницами в немецкие семьи, обычно ничего не подозревавшие. Гельмрихи использовали острую нехватку рабочей силы в Германии и то, что в стране уже пребывали миллионы иностранных рабочих. Расчет оказался правильным — все привезенные девушки выжили. Аналогичный трюк проделала художник-костюмер Ева Габлер, работавшая в немецких театрах Люблина и Варшавы, со знакомой еврейкой — учительницей из Люблина Реной Ципорской.

Офицер вермахта Эвальд Кляйзингер отправил в Вену к своим родителям трех евреев, сбежавших из варшавского гетто при его ликвидации, в качестве польских сельхозрабочих (фальшивые паспорта для них раздобыла его невеста Данута Шлапинска). Фельдфебель Отто Никель, тоже служивший в Польше, однажды увидел двух еврейских юношей, конвоируемых эсэсовцами. «Паршивые евреи, — сказали они, — пытались сбежать из лагеря». Никель убедил конвоиров оставить ему Виктора Гончорека и Яна Любинецкого якобы для обслуживания части. Затем он предложил им поехать в качестве польских батраков на его усадьбу в Восточную Пруссию. Взяв внеочередной отпуск, Никель контрабандой провез юношей через границу (во время проверок он прятал их в туалете поезда и просил начать проверку с него, ибо у него понос, затем присоединялся к нелегалам). На усадьбе Никеля Гончорек и Любинецкий прожили до отступления немцев.

Даже тем, кто уже попал в колеса депортационной машины, благодаря отчаянно смелым спасателям удавалось подчас выскочить, что называется, на ходу.

Восемнадцатилетняя Катарина Майер (позднее по мужу — Оверат) пришла к воротам сборного лагеря Мюнгерсдорф близ Кёльна, надеясь передать продукты находившейся там пожилой еврейской чете Бернауэр (мать Катарины ранее была у них няней и домработницей). Девушка стала болтать с часовыми у входа, объяснив, что ожидает родителей, которые якобы работают на кухне, готовят «для этих паршивых евреев». Голубоглазая блондинка «нордического» типа приглянулась молодым эсэсовцам. Они осведомились, не хочет ли она прийти как-нибудь, когда они будут свободны от службы. «Почему бы нет», — кокетливо улыбнулась Катарина. Через некоторое время она сказала, что беспокоится — ее родители давно уже должны были бы выйти. Нельзя ли посмотреть, что там с ними? Ей позволили войти. Отыскав супругов Бернауэр, Катарина вручила им сверток с едой. И тут оба взмолились: «Выведи нас отсюда!» Легко сказать... Как? И тут ее осенило — да под видом своих родителей! Она дала Бернауэру свой шарф, а его жене плащик, чтобы прикрыть ими желтые звезды, и все трое направились к выходу. По дороге Катарина громко выговаривала им за задержку. Часовым она сказала: «Ну наконец-то я их забрала. Скажите им, сколько я здесь ждала». Часовые подтвердили, добавив: «Так не забудь — завтра в такое-то время». «Да, да», — сказала Катарина и вместе с Бернауэрами вышла на улицу.

Иногда спасатели добивались освобождения знакомых (а то и незнакомых) из-под ареста, из гетто или концлагеря, используя либо личные отношения, либо подкуп или же ссылки на важность выполняемой теми работы.

Были случаи, когда спасали сами охранники. Так, унтершарфюрер СС Альфонс Цюндлер караулил сначала один, затем другой сборный пункт для депортируемых в Амстердаме. Цюндлер разрешал выводить на прогулку содержавшихся там детей и «не замечал», что из каждой группы какое-то количество исчезало. При последующей отправке их заменяли завернутые в одеяла большие куклы, которые передавали с воли. Поскольку отправка производилась, как правило, ночью, подмена проходила незамеченной. Исчезали со сборных пунктов и взрослые. Чтобы спрятать концы в воду, Цюндлер запутывал и фальсифицировал учет (в частности, не регистрировал как положено всех поступавших). Этот «необычный эсэсовец» действовал в контакте с картотетчиком юденрата Вальтером Зюскиндом и бывшим членом юденрата Жаком Сваабом. Последнему он даже одалживал свою униформу, в которой тот выводил людей с территории пункта.

Фельдфебель полевой полиции Освальд Боско, бывший кельнер из Вены, сотрудничавший с Мадричем и Тичем, помогал бежать из гетто тем, кому грозила депортация. После ликвидации краковского гетто 13 марта 1943 г. сотни еврейских семей попрятались в подвалах и других убежищах на его территории. С помощью Боско большая часть их переводилась по ночам в подпол на швейной фабрике Мадрича, а оттуда — в гетто Тарнова и Бохнии, где тогда не проводились «акции» и откуда можно было перебраться на территорию не оккупированных немцами Словакии или Венгрии.

Начальник фабричной охраны в польском городке Раков возле Ченстохова Фриц Мюльхоф во время ликвидации ченстоховского гетто в июне 1943 г. взял с собой группу рабочих-евреев и направился к горящим домам якобы с целью вывезти мебель и другие предметы, необходимые для фабрики. В действительности он вывез и включил затем в персонал фабрики пациентов еврейской больницы, которые в ином случае были бы уничтожены.

Из варшавского гетто, как известно по воспоминаниям, ряду узников удалось бежать благодаря содействию немецких полицейских, жандармов и даже эсэсовцев.

Старшая надзирательница тюрьмы во Франкфурте помогла одной из заключенных-евреек попасть в больницу, что дало той возможность бежать; затем приютила беглянку в своей квартире и, наконец, переправила в Висбаден, где та и дождалась освобождения.

Четверо служащих полицейской тюрьмы в Инсбруке (Тироль) в январе 1945 г. помогли бежать двум девушкам-еврейкам, которых должны были отправить в концлагерь; пятый — инспектор местной полиции — снабдил их фальшивыми документами.

Полицейский Макс Маурер, которому в апреле 1945 г. поручили отконвоировать тринадцать евреев из баварской деревни Оберлинхарт в расположенную неподалеку тюрьму, вместо этого привел их к амбару знакомого крестьянина, где те и укрылись до прихода американцев.

Тем, кого спасти от гетто или лагеря не удалось, старались помочь выжить. Посылали — от вымышленного, а подчас и собственного имени — продуктово-вещевые посылки, пока это не было запрещено в июне 1942 г. К числу таких смельчаков принадлежали, в частности, берлинские фармацевты Анни и Вальтер Креддиг, владелица табачной лавки Паула Хюлле, фабрикант из Кальтенкирхена Ганс Штокмар, кухарка из Вены Мария Зайдлер, упоминавшаяся уже Эльза Блохвиц, члены кружка Рут Андреас-Фридрих, католические активисты священник Людвиг Борн и сотрудница общества «Каритас» во Фрайбурге Гертруда Лукнер, евангелический пастор Герман Маас и его помощницы Мария Баум и Марианна Вебер, активистки Исповедующей церкви в Берлине во главе с Хеленой Якобе, манхаймские квакеры Карл и Ева Герман, Маргарета Лахмунд и др..

За счет посылок Отто Вайдта, направлявшихся работникам его мастерской, в концлагере Терезин кормилось 25 человек.

Иногда посылки отправлялись на имя охранников, знакомых или полузнакомых, с вложением чего-либо и для них. Или, в другом варианте, их передавали через солдат вермахта. Бывало, что последние делали то же по собственной инициативе. Так, появившиеся в минском гетто в конце 1942 г. ефрейтор и гауптфельдфебель осведомились: «Есть тут кто-то из Эльберфельда?» — и, обнаружив земляка, вручили ему два полных портфеля с колбасами и довольно значительную сумму денег.

В некоторых случаях вольнонаемные работники находившихся на территории лагерей предприятий помогали землякам-евреям продовольствием и одеждой, пересылали на родину их почту. В других руководители производств, расположенных вне лагерей, облегчали условия труда пригоняемых на работу лагерников.

В конце войны, когда узников концентрационных и «трудовых» лагерей перегоняли на запад (известные «марши смерти»), находились изредка охранники, делившиеся с ними пайком. Некоторые покупали на свои деньги продукты. Женщины в немецких населенных пунктах, лежавших на пути следования колонн, иногда бросали заключенным что-нибудь съестное. В ряде случаев жители укрывали тех, кому удавалось сбежать по дороге.

Немцы-антифашисты, будучи сами заключенными, умудрялись и в лагере спасать человеческие жизни. Так, узник с 11-летним стажем социал-демократ Людвиг Вёрль, будучи старостой больничного барака в Освенциме, задействовал вопреки указаниям и еврейских врачей, что продлевало их жизнь и жизнь пациентов. Он подделывал «селекционные» списки, спасая этим больных евреев от газовой камеры. Позднее, будучи старостой одного из филиалов лагеря, Вёрль защищал заключенных-евреев (около 600 человек) от издевательств и избиений со стороны немецких капо; следил, чтобы они получали положенные продукты и спецодежду. Даже туберкулезные могли выжить, поскольку Вёрль освобождал их от тяжелых работ и укрывал от медосмотров эсэсовских врачей.

Коммунист Герман Лангбейн, участник гражданской войны и Испании, был в Освенциме секретарем эсэсовского главврача лагеря Вирта. Ему удавалось убедить шефа обследовать и лечить еирейских больных, вместо того чтобы умерщвлять их. В январе 1944 г., во время «селекции» в больничных бараках такая судьба ожидала 1800 евреев. Лангбейн предупредил Вирта, что в результате больные, в том числе и заразные, станут скрывать свое состояние и в конечном счете в лагере начнется настоящая эпидемия, опасная и для эсэсовского персонала. Он просил главврача убедить коменданта лагеря отменить планируемую акцию. К счастью, тому удалось это сделать.

Австрийский коммунист Франц Ляйтнер был в Бухенвальде старостой блока 8, где содержалось несколько сот детей. Среди них были и еврейские (более 150), официально в списках не числившиеся. Чтобы их не выявили, вместо звезды Давида дети носили красные треугольники — опознавательный знак политзаключенных. Ляйтнер подкупал надзиравшего за блоком эсэсовца сигаретами и т. п., чтобы тот «не замечал» лишних обитателей. Если с проверкой являлись другие, детей прятали в помещении под полом, специально выкопанном. Когда в октябре 1944 г. Ляйтнер был брошен в лагерную тюрьму, где пробыл более ста дней, его заменил другой политзэк, бывший депутат-коммунист гессенского ландтага Вильгельм Хаман. Он действовал в том же духе.

В последние дни существования лагеря обитателям детского блока было велено выстроиться на плацу. Последовала команда: «Евреи, шаг вперед!» Никто, однако, не вышел, и вахман спросил Хамана, есть ли в блоке евреи. Хаман, который накануне роздал еврейским детям опознавательные знаки других национальностей, ответил: «Насколько я знаю, нет». Рискованная ложь сработала. Благодаря Ляйтнеру и Хаману было спасено более полутораста детей, которые в ином случае погибли бы от непосильной работы, отправились в Освенцим или были уничтожены перед самым освобождением.

А вот совершенно невероятный и тем не менее реальный случай (он стал темой романа гэдээровского писателя Бруно Апица «Голый среди волков» и одноименного фильма). Коммунист-диссидент (член отколовшейся от просталинской КПГ оппозиционной группировки) Вилли Бляйхер, заведовавший в Бухенвальде складом одежды, в 1944-1945 гг. скрывал там трехлетнего еврейского мальчика Стефана Ежи Цвейга, доставленного с отцом из краковского гетто. Кормил его, купал, даже выпускал погулять на травке. Бляйхер пользовался тем, что эсэсовцы опасались приближаться к складу, кишевшему мириадами вшей. (Заключенные, прибывавшие в лагерь, оставляли там свою одежду перед санобработкой и дезинфекцией.) Когда лагерное начальство включило мальчика в список на отправку в Освенцим, Бляйхер, подкупив эсэсовского врача, добился помещения его в лазарет. Оттуда малыша перевели в «малый лагерь», где о нем заботился другой политзэк, Ойген Валлер. Стефан Ежи Цвейг и его отец дожили до освобождения лагеря.

Несколько немцев использовали свои возможности, чтобы передать представителям стран антигитлеровской коалиции информацию о планировании и осуществлении геноцида в надежде, что это поможет остановить его. Так, юрист и предприниматель Эдуард Шульте, генеральный директор фирмы «Наследники Георга фон Гиша», в конце июля 1942 г. через посредников довел до сведения американских и английских дипломатов в Швейцарии содержание принятого на конференции в Ванзее плана «окончательного решения еврейского вопроса». Гауптштурмфюрер СС Курт Герштайн, руководитель отдела технической дезинфекции в санитарной службе войск СС, ставший в августе 1942 г. очевидцем умерщвления заключенных газом «циклон Б» в лагерях Треблинка и Бельжец, передал свой отчет об этом шведскому дипломату Гёрану фон Оттеру и пытался передать его также папскому нунцию в Берлине Чезаре Орсениго. Граф Маронья-Редвиц через агентов абвера в Стамбуле информировал американских и английских разведчиков о тотальном уничтожении евреев на подвластных нацистам территориях.

Все эти шаги, однако, были неэффективны. К информации Шульте представители союзников в Швейцарии отнеслись с недоверием. Шведы положили сообщение Герштайна под сукно и передали его английскому правительству лишь по окончании войны. Из папской нунциатуры в Берлине Герштайна попросту выставили, видимо, приняв за провокатора. Что сделали со сведениями Маронья-Редвица, нам неизвестно. Впрочем, это и неважно, ибо чилийское правительство еще с лета-осени 1941 г. из разных источников (прежде всего из расшифрованных немецких радиограмм) знало о массовых убийствах евреев. Однако лишь в декабре 1942 г. оно выступило с заявлением, к которому присоединилось еще 12 стран, предупреждавшим нацистов об ответственности за эти преступления.

Наконец, несколько человек пошли на смертельный — без преувеличения — риск помощи еврейскому движению Сопротивления. Так, Иоганн Пшейдт предоставил на своей фабрике убежище беглецам из гетто и помогал им перебираться в окрестные леса, где базировались еврейские партизаны. В канцелярии Пшейдта изготовлялись фальшивые документы, печати и пр.. Отто Буссе оборудовал для еврейских партизан тайную явочную квартиру во Львове, служившую также складом оружия; использовал свои связи в немецких учреждениях, чтобы добывать для них военную информацию, удостоверения и т. п.; на собственной машине перевозил в лес оружие, медикаменты, карты и пр. На его пишущей машинке печатались антифашистские листовки; однажды Буссе даже принял участие в партизанской сходке в лесу. Антон Шмид транспортировал десятки сопротивленцев с оружием из одного гетто в другое, снабжал их нужными бумагами; его квартира была местом встреч еврейских подпольщиков, где курьеры из других гетто отдыхали и получали новые задания. Австриец Лео Чёлль, владелец патентного бюро в оккупированном немцами Будапеште, превратил свою квартиру в убежище и перевалочный пункт, а офис — в мастерскую по изготовлению фальшивых документов для подпольной сионистской организации «Бейтар». По просьбе подпольщиков Чёлль арендовал заброшенную виллу — якобы для размещения работников своего бюро, бежавших от наступающих советских войск; в подвале ее были оборудованы укрытие на тридцать человек и склад оружия. Артур Шаде и Отто Бенешек входили вместе с Буссе в антифашистскую группу в Белостоке, поддерживавшую связь с еврейскими партизанами. Фриц Мюльхоф помогал «Еврейской боевой организации» (Z.O.B.), руководители и курьеры которой постоянно перемещались между рабочим лагерем в Ракове и окрестными лесами. Начальник воинской канцелярии на железнодорожной станции Барановичи фельдфебель Хуго Арман передал евреям — рабочим ремонтных мастерских несколько единиц оружия и боеприпасы и помог бежать к партизанам. А для капитана Вилли Шульца, который в оккупированном Минске надзирал за работой узников гетто, помощь последним завершилась уходом вместе с 24 евреями и еврейками в лес, к советским партизанам.

Удивительная история произошла с еврейкой-партизанкой Ханной Гохберг, которая в мае 1944 г. в ходе карательной акции вермахта тяжело раненой попала в плен. В полевом лазарете, куда ее доставили, военный врач д-р Карл Мутти отказался выдать партизанку для допроса — он сказал, что она без сознания и нетранспортабельна. Через пару дней в лазарет явился офицер Вальтер Розенкранц, которому поручили допросить Гохберг. Однако и он повел себя странно: вместо того чтобы пытать ее для получении сведений о местонахождении партизан, посоветовал ей выдать себя за нееврейку, а товарищам передать, чтобы сменили расположение. На вопрос потрясенной Гохберг, не еврей ли он, Розенкранц ответил: «Есть еще и немцы, не утратившие человечности». И впоследствии он вывез Гохберг из деревни, снабдив документом на имя Анны Ставинской, подручной на кухне его воинской части. Ханна Гохберг пережила войну, разыскала Розенкранца в ГДР и пригласила посетить Израиль (Мутти найти не удалось).

На первое место среди спасателей по эффективности усилий следует, безусловно, поставить «арийских мужей» и жен. Им обязано жизнью наибольшее число переживших Холокост немецких евреев (из 25 тысяч человек, обнаруженных в западных зонах оккупации в 1945 г., 14 тысяч уцелело благодаря тому, что состояло в «смешанных» браках).

Несмотря на массированное давление со стороны партийных и государственных органов и всякого рода «доброжелателей», огромное большинство — от 80 до 90% «арийских» супругов отказались воспользоваться предоставленной им возможностью легко и безболезненно оформить развод. Более того, ввиду смертельно опасных последствий такого акта для еврейской стороны во многих случаях сохранялись формально даже браки, задолго до того фактически распавшиеся.

Стойкость этих людей подвергалась тяжелым испытаниям: их оскорбляли, унижали, дискриминировали, притесняли. Лишали возможности заниматься прежними профессиями, жить в привычных условиях (сселяли в «еврейские дома», набитые под завязку) и т. п. Под конец — направляли на тяжелые, грязные и опасные принудработы, где многие подорвали здоровье. И несмотря на все это, они держались.

Именно от них исходила наиболее известная акция открытого сопротивления «еврейской политике» режима — демонстрации конца февраля 1943 г. перед сборными пунктами на Розенштрассе и Гроссен Гамбургерштрассе, где еврейские супруги ожидали депортации «на Восток». Протесты жен, мужей, других «арийских» родственников (в уличной толпе были и люди в военной форме), особенно нежелательные в атмосфере упадка духа после Сталинграда, вынудили гауляйтера Берлина Геббельса отступить: содержавшиеся на сборных пунктах евреи и полуевреи («метисы 1-й степени») были отпущены, а отправленные ранее возвращены из Освенцима.