Ретроспективные самооценки и оценки

Ретроспективные самооценки и оценки

При всем том люди описанного типа не считали, что делают нечто из ряда вон выходящее. По словам Донаты Гельмрих, она и ее муж Эберхард хотели просто «оставаться нормальными» в эпоху, когда «нормальность рухнула». Карл Плагге и Хуго Лрман определяли свои действия как «само собой разумеющуюся помощь и поддержку» людям, оказавшимся в беде.

Конечно, спасатели понимали, что при иных масштабах такие акции могли бы изменить ход событий. Антон Шмид писал жене: «Если бы каждый порядочный христианин попытался спасти хотя бы одного еврея, наши партийные болваны с их "решением еврейского вопроса" попали бы в дьявольски затруднительное положение».

Понимали это и спасенные. Голландский еврей-сопротивленец Сам де Хонд, работавший в контакте с Цюндлером и предупрежденный тем о грозившем ему аресте, писал после войны: «Будь таких людей, как он, больше, шесть миллионов евреев не были бы убиты».

Увы, громадное большинство немцев ощущало нормальность совсем иначе. Им и в голову не приходило плыть против течения, даже если они знали о геноциде, впрямую соприкасались с ним. Спасателям не удалось пробить окружавшую их стену враждебности, равнодушия и трусости, «фронт молчавших и уклонявшихся». Как подчеркивают немецкие авторы, они были и остались исключениями, лишь подтверждающими правило. И то, что в историях спасения разных лиц всплывают подчас одни и те же имена, тоже показывает, как тонок слой, как узок круг этих людей. Как замечают в связи с этим Вольфганг Альтгельд и Михаэль Кисенер, такого рода поведение в столь же бесчеловечных политических условиях, возможно, всегда будет исключением.

Профессор В. Бенц и Ангела Боргштедт констатируют: со временем число и удельный вес тех, кто проявлял действенную солидарность с евреями, не росли, а наоборот, сокращались. Все меньшее число немцев оставались иммунными ко лжи, подстрекательству и угрозам. С приближением фронта, лихорадочной активностью фанатичных нацистов, свирепостью эсэсовских военно-полевых судов даже испытанные ранее помощники не решались подчас еще раз ставить свою жизнь на карту. (С другой стороны, в последние недели войны некоторые члены НСДАП предлагали евреям убежище — с очевидной целью получить таким путем необходимое алиби.)

Чем дольше длилось нацистское господство над Германией и оккупированными странами, тем в большей мере гонимые оказывались предоставленными самим себе в их отчаянной, почти безнадежной борьбе за выживание. Здесь следует отметить важное обстоятельство, которое справедливо подчеркивает проф. В. Бенц.

В литературе о спасателях на первом плане, естественно, стоят они сами, евреи же предстают большей частью как объекты помощи, заботы, попечения. В действительности наибольшие усилия для выживания прилагали, конечно, сами гонимые, проявляя мужество, стойкость, находчивость, изобретательность, справляясь с экстремальными ситуациями, страхом, отчаянием. И все это — не день, не неделю, а месяцы и годы подряд. Борьба за выживание стала одним из проявлений самоутверждения, видом сопротивления фашизму. М. Марру определяет ее как «оборонительное (защитное) Сопротивление». Девизом, по словам участника Натана Швальб-Дрора, было: «Каждой спасенной жизнью мы противодействуем Гитлеру».

Вернемся, однако, к спасателям. Сколько же их было? Точно ответить на этот вопрос невозможно. Ведь многие подопечные попали впоследствии в лапы гестапо и погибли, другие умерли после войны, не оставив свидетельств, третьи и сами не знали имен всех помогавших. А некоторые не хотели вспоминать об этом страшном времени своей жизни. С другой стороны, немалое число помогавших по разным причинам не стремились обнародовать свои деяния. «Ставшие известными помощники и спасатели, — замечает Г. Д. Лойнер, — это лишь малая часть тех, кто проявил тогда солидарность; они представляют перед лицом потомков тех, кто остался неизвестным».

Речь может идти, таким образом, лишь о сугубо приблизительных оценочных цифрах. Относительно спасателей в целом — во всех странах, всех национальностей — цифры колеблются от 50 до 100 тысяч — диапазон, который, как замечает Э. Сильвер, «почти лишает их научной значимости». По отношению к Германии называют «значительно больше 10 тысяч», «пару десятков тысяч». Если взять, скажем, цифру 20 тысяч, то по отношению к численности совершеннолетних «фольксгеноссен» (54 миллиона на 1939 г.) она даст нам 0,04%. «Спасателей в мундирах» выявлено пока менее ста — на 19 миллионов военнослужащих периода 1939-1945 гг. (0,0005%), женщин среди них — одна на 500 тысяч (0,0002%). Как выразился Г. Б. Гинцель, «величины исчезающе малые».

Но, как известно, «чем гуще тьма, тем ярче свет, даже если это всего лишь свеча» (Г. Д. Лойнер). Эти люди — «светляки в кромешной тьме» (Г. Трампе), «островки солидарности и гражданского мужества среди моря бесчеловечности» (В. Ветте), «золотые зерна в гигантской груде исторического мусора» (К. Хаман) — заслуживают высокого признания. «Если мы сегодня дивимся тому, — пишет Лойнер, — что миллионы подчинялись гитлеровскому режиму, то тем более нужно дивиться тысячам, которые ему сопротивлялись... Эти люди спасли не только тысячи евреев, они спасли саму идею человечности».

По мнению В. Ветте, деятельность спасателей заслуживает высокой оценки и потому, что исторически гражданское мужество не принадлежит к числу традиционных немецких добродетелей. (Под гражданским мужеством понимается способность самостоятельно принимать ответственные решения и противостоять давлению среды, особенно вышестоящих.) Недаром, видимо, это понятие обозначается в немецком языке иностранным по происхождению словом «Zivilcourage».

Немецкие авторы — ученые, публицисты, политики, — как правило, считают нужным оговориться: деятельность спасателей не может «отмыть» историю, перевесить, смягчить, «релятивировать» Холокост. Тем более — стать чем-то вроде индульгенции для остальных. Такого рода попыткам следует, по их мнению, четко противостоять.

И число спасателей, и возможности, и результаты их действий были крайне ограниченны. Например, из 140 тысяч евреев, которых нацистское вторжение застало в Нидерландах, 107 тысяч было депортировано. В Бориславе до войны жило 18 тысяч евреев, из них Байцу удалось спасти около тысячи. Под началом Плагге находилось от тысячи до полутора тысяч человек, спаслось в конечном счете лишь двести. Теодор Гёрнер помогал 84 евреям, по лишь 22 пережили рейх. «Я видел много слез и отчаяния, не будучи в состоянии помочь чем-то существенным», — писал он в 1967 г.. О том же говорил Вилли Арем: «Я сознавал, что могу помочь лишь небольшому числу людей, что это — капля на раскаленный камень...». А Кальмайер вспоминал: «Я ощущал себя в положении врача, находящегося в полностью отрезанном от внешнего мира месте и имеющего 50 ампул лекарства на 5000 больных, которым угрожает смерть. Кого из них спасти?»

Яснее, чем подопечные, спасатели ощущали паллиативность используемых ими средств. На 140 работников-евреев Шмид смог добыть лишь 15 т. н. «желтых удостоверений», которые на время защищали их обладателей от «акций» (их называли «отпускными удостоверениями смерти»). И сознавал: «Желтый аусвайс, белый аусвайс — все это одно и то же дерьмо. Так или иначе, все евреи будут уничтожены».

Действительно, вряд ли можно сомневаться в том, что, продлись нацистское господство над Европой еще пару лет — и «окончательное решение» было бы проведено в жизнь. Остатки европейского еврейства спасли от гибели армии стран антигитлеровской коалиции, которые ценой огромных жертв сломали хребет нацистскому чудовищу, а затем добили его (решающую роль здесь сыграла Красная армия).

Конечно, страны-члены коалиции вели борьбу против гитлеровской Германии, руководствуясь своими политико-стратегическими интересами, в которых судьба евреев роли не играла. Руководители этих стран еще с лета-осени 1941 г. знали о массовом уничтожении евреев нацистами, однако на всем протяжении войны не предприняли ни одной специальной акции, направленной на спасение жертв. Учитывая распространенные в их тылах антиеврейские настроения и опасаясь влияния гитлеровской пропаганды, изображавшей как Советский Союз, так и западные демократии «находящимися под еврейским господством», лидеры этих стран избегали любых действий, которые могли бы быть использованы нацистами для подкрепления их тезиса: «война против Германии ведется в интересах евреев».

Такая позиция, естественно, вызывала у жертв геноцида недоумение, горечь, отчаяние. А определенными категориями немцев использовалась — и тогда, и впоследствии, — чтобы уменьшить собственную вину.

Сколько жизней удалось сохранить немецким спасателям? Точно опять-таки никто не скажет. Для доказательного ответа потребовалось бы учесть результативность всей помощи, оказанной как в самой Германии, так и на оккупированных территориях. Если же ограничиться «Старым рейхом» и периодом с октября 1941 г., когда начались систематические депортации, следует прежде всего назвать 12,5 тысяч человек, спасенных «арийскими» супругами. Из 10-15 тысяч, ушедших в подполье, выжило около 5 тысяч. Остальных выдали соседи, схватили при проверках документов на улицах или в общественном транспорте; многие стали жертвами еврейских шпиков гестапо; некоторые погибли при бомбежках или умерли от отсутствия медицинской помощи.

Однако наиболее масштабные акции спасения имели место в оккупированных странах. К ним относится переправка в Швецию 6,5 тысяч датских евреев в сентябре 1943 г., ставшая возможной благодаря предупреждению о предстоящей депортации, которое передал датчанам сотрудник германского посольства в Копенгагене Георг Фердинанд Дуквиц. Кальмайер и его сотрудники Вандер и Миссен с помощью описанных выше юридических трюков спасли не менее 3,5 тысяч человек; а общее число тех,  спасению кого Кальмайер способствовал, по-видимому, значительно больше.

Шиндлеру, по последним данным, удалось спасти 1098 человек, Байцу — более тысячи. Цюндлеру обязаны жизнью до 600 детей и большое количество взрослых. Лангбейну и Вёрлю — сотни мужчин и женщин, Ляйтнеру и Хаману — более полутораста детей. В отношении супругов Гельмрих называют разные цифры — от 70 до 300 спасенных.

Однако подвиг тех, кто, рискуя жизнью, спас хотя бы одного человека, от сравнения не становится меньше. «Кто спасает одну жизнь, спасает целый мир», — говорит Талмуд, и немецкие авторы это изречение часто цитируют.

Как складывались судьбы спасателей после войны? Частично об этом уже говорилось. Начать с того, что их не признали — ни и ФРГ, ни в ГДР — участниками Сопротивления. В ФРГ в соответствии с решением высшей юридической инстанции — Федеральной судебной палаты — от 1962 г. закрепилось суженное понимание Сопротивления как «имеющей шансы на успех попытки свергнуть существующий противоправный режим». Спасатели и помощники под него не подпадали. В подавляющем большинстве они оставались неизвестными, власти, общественные организации, СМИ ими не интересовались.

Следствием стали их житейские, в том числе материальные проблемы. Многие вынужденно прозябали на крохотные пенсии — на их здоровье сказались последствия длительного стресса. Разочарованием обернулось и начатое оккупационными властями, а с 1953 г. продолженное правительством ФРГ «возмещение ущерба» (материального и ущерба здоровью). Закон сформулировали так, что лишь немногие смогли получить необходимую им помощь.

Только в Западном Берлине ситуация сложилась по-иному. В 1958 г. по инициативе тогдашнего председателя еврейской общины Хайнца Галинского был создан фонд для чествования и материального поощрения «невоспетых героев». Инициативу Галинского поддержал, подключив к ее реализации магистрат и городскую казну, сенатор Западного Берлина по внутренним делам Иоахим Липшиц (полуеврей, который и сам скрывался в подполье с 1944 г.). В 1958 г. состоялось вручение первых почетных свидетельств, а с 1960-го процедура присуждения их регламентировалась земельным законом. Право на чествование (а при нужде — и на материальную помощь, единовременную или в виде пенсии) имели жители Берлина, которые «бескорыстно и в значительной мере» помогали преследовавшимся при нацизме людям. Они должны были иметь «незапятнанную репутацию» (скажем, вор или проститутка, эсэсовец или полицейский шпик исключались). И еще — если кто-то оставался членом КПГ или жил в Восточном Берлине, кандидатура тоже не рассматривалась. Чествование проводилось публично — как правило, в здании еврейской общины Западного Берлина на Фазаненштрассе. Преемники умершего в 1961 г. Липшица продолжили эту работу, и до 1966 г. 738 человек получили соответствующие свидетельства.

Однако попытки побудить другие земли к награждениям успеха тогда не возымели. Лишь в 70-е годы «невоспетые герои» стали отмечаться на федеральном уровне — «Крестом за заслуги», вручаемым президентом ФРГ (до 2001 г. было вручено не менее 250 крестов). Наконец в аналогичную деятельность стали втягиваться и прочие земли. На фасадах домов кое-где появились мемориальные доски в честь спасателей, их именами названы улицы (проезд Штеле в Берлине, площади Рудольфа Бертрама в Гельзенкирхене и Ганса Кальмайера в Оснабрюке), учебные заведения (школы имени Кальмайера, имени Мидендорфа, училище противовоздушной обороны бундесвера имени Антона Шмида), социально-культурные учреждения (молодежный центр имени Отто Мёрике в Эсслингене, жилой комплекс имени Мидендорфа в Штегене).

Израильский мемориальный комплекс Яд Вашем присудил звание «Праведника среди народов мира» 410 немцам и 84 австрийцам (из общего числа награжденных 20 757).

Как реагировали на это спасатели? Иногда — растроганно, взволнованные нахлынувшими воспоминаниями о прошлом, большей частью — сдержанно или со смешанными чувствами, подчас — откровенно скептично. В свое время они действовали, как правило, без расчета на будущие признание, благодарность, похвалы, почести и т. п. (хотя бывало и иначе — например, д-р Отто Островски говорил Дойчкронам: «Вы же не преминете после войны засвидетельствовать, что мы для вас делали?»).

Они не хвалились сделанным, оставаясь «незаметными героями». Г. Ф. Дуквиц, к примеру, говорил журналистам: «Я не люблю, когда обо мне пишут... Я никакой не герой». Хотя, передавая руководству датского Сопротивления строго секретный план депортации евреев, рассчитанный на внезапность, он, конечно, ставил жизнь на карту. Бертольд Байц объяснял свою храбрость молодостью, тем, что он не вполне представлял себе, с какой опасностью связана его деятельность. Однако другие немцы того же возраста не делали ничего подобного, а в ходе описанной истории с доносом Байц вполне ощутил опасность. Кальмайер говорил в интервью голландской газете: «Я слишком мало сделал. Сопротивление, в том числе и мое, не следует прославлять».

Бывшие спасатели, которых составитель сборника «Сильнее страха» Генрих Финк просил прислать воспоминания, в большинстве случаев отвечали: «То, что мы делали, слишком незначительно», «не стоит задним числом оправдывать нашу тогдашнюю несостоятельность», «нечего говорить о само собой разумеющемся» и т. п..

Лишь немногие оставили свои воспоминания, дневники за 1938-1945 гг. издала только Рут Андреас-Фридрих. Дневники и письма Вильма Хозенфельда изданы через 52 года после его смерти, заметки и письма Шиндлера — через 26. О некоторых впоследствии рассказали дети, о других — бывшие подопечные.

Но подавляющее большинство опубликованных биографий, описаний акций спасения и т. д. принадлежит профессионалам — ученым, журналистам, писателям.

Если помощники, спасатели принимали впоследствии награды, то, как выразился Вальц, в интересах исторической истины: чтобы было засвидетельствовано — не все немцы молча и безучастно наблюдали за геноцидом. Другим мотивом, по словам того же Вальца, было стремление напомнить об «эпохе немецкого позора» тем, кто «непостижимым образом» умудрился забыть о ней.

Спасатели переживали душевные терзания, муки совести в связи с тем, что могли помочь лишь малой части тех, с кем сталкивались. Плагге, например, писал в 1948 г. одному из спасенных: «То, что я мог сделать для Вас и Ваших друзей... слишком незначительно в сравнении с тем ужасающим положением, в котором вы находились. Благодарности это не заслуживает». При рассмотрении его дела палатой по денацификации Плагге просил квалифицировать его как «попутчика» — оправдательный приговор противоречил бы вердикту его совести. До конца своих дней, по свидетельству приемного сына, Плагге не мог освободиться от ужаса воспоминаний о Вильнюсе и продолжал корить себя за то, что не сделал тогда больше.

Те же чувства мучили и Кальмайера. Да, он спас тысячи людей, но ведь одна треть прошений, рассмотренных его отделом, была отклонена... Трагизм его ситуации был безысходен. «Он мог спасти одну жизнь, лишь жертвуя другой. И его стыд за второе был сильней, чем удовлетворение от первого», — писал нидерландский исследователь Луис де Ионг. Посетившему его в 1967 г. сотруднику Института военной документации в Амстердаме Кальмайер сказал: «Ночами меня охватывает отчаяние. Я кажусь себе убийцей». «Господин Кальмайер, — заключает тот отчет о беседе, — ощущает себя виновным. По его словам, место его тоже на скамье подсудимых». «Быть, оставаться в отчаянии — единственно достойная позиция, которую мы можем занять по отношению к происшедшему при попытке его оценить и осмыслить», — написал Кальмайер директору этого института Якобу Прессеру, автору книги «Закат» о гибели нидерландского еврейства. Бесспорная сама по себе мысль, высказанная экспертом Яд Вашем по делу о его посмертном награждении д-ром Иозефом Михманом: «Тот, кто захотел бы спасти всех евреев, не спас бы ни одного», Кальмайера, видимо, не утешала.

Не утешала она и Герту Церна. Свое душевное состояние та выразила вычитанной где-то историей о перевозчике, чья лодка, полная детей, дала течь и стала тонуть. Чтобы спасти хотя бы некоторых, он выбросил остальных за борт. Суд, выслушав мнения экспертов, признал, что лодочник оценил ситуацию правильно, и оправдал его. Вот только матери погибших, завидев его, вскрикивали, и сам он не чувствовал себя невиновным.

«Чем старше я становлюсь, — писала в 2003 г. Карин Фридрих, еще подростком участвовавшая в деятельности группы "Дядя Эмиль", — чем дальше в прошлое отодвигается время нацизма, тем яснее встают перед моими глазами фигуры погибших — всех, кого не удалось спасти...».

Спасателей мучило чувство не только личной, но и национальной вины. На встрече с активистами Исповедующей церкви в Дрездене незадолго до своего ареста пастор Грюбер с горечью сказал: «В Германии не осталось больше мужчин, есть лишь носители мужских имен». Вильм Хозенфельд в 1942 г. занес в дневник: «Почему люди молчат и не протестуют? Мы все — трусы и приспособленцы, все лживы и испорченны, и потому все должны изведать падение в пропасть...». А Бертольд Байц, потрясенный массовой бойней, учиненной СС в Бориславе, сказал одному из сотрудников «Карпатен Оль»: за это когда-нибудь ответит весь немецкий народ.

Те же чувства испытывали спасатели по окончании войны. Один из руководителей Исповедующей церкви во Франкфурте Карл Файдт, укрывавший евреев, писал: «Над всеми нами тяготеет гигантское преступление, совершенное против наших еврейских сограждан...». А Хуго Арман при вручении ему почетного знака «Праведник мира» (1987) заявил: «Моему поколению нет прощения», — хотя и добавил: возлагать вину за что бы то ни было на целый народ неправильно. Гитта Бауэр поначалу не хотела принимать награду («Я все еще стыжусь быть немкой, принадлежать к поколению, которое убило шесть миллионов евреев») и уступила настояниям Ильзы Баумгарт по тому же мотиву, что и Вальц, — «пусть мир знает, что не все немцы были плохими».