Часть 2. В кольце блокады.

Часть 2. В кольце блокады.

Начало беспорядков

Ликование продолжалось два дня. На третий день мы пошли в школу. Уроки закончились в обычное время. Когда я уже собиралась домой, одна из девочек позвала меня в учительскую.

— Зачем? — поинтересовалась я.

Та пожала плечами:

— Не знаю, мне просто велели передать.

Наоми была уже в учительской. Моя преподавательница встретила меня, погладила по щеке и сказала:

— Сегодня вам не надо возвращаться в Старый город, — голос ее звучал ласковее, чем обычно. — Вы должны идти к бабушке с дедушкой в Бейт Исраэль (район Иерусалима).

— Почему? — взволнованно спросила Наоми.

— Не знаю, — ответила учительница, но было ясно, что она чего-то недоговаривает. — Ваш папа попросил меня передать вам это.

— Хорошо, мы пойдем к бабушке с дедушкой, — пообещала Наоми, и на ее лице появилось беспокойное выражение.

Мы вышли из школы вместе с девочками, направляющимися в Бейт Исраэль, ощущая на себе сочувственные взгляды подруг.

— А правда, что арабы избили вашего отца у Яффских ворот? — спросила третьеклассница Пнина, как только мы вышли из школьного двора.

— Неправда! Конечно, нет, — горячо запротестовала я, недоумевая, с чего это девчонкам пришла в голову такая чушь.

— А вот и правда! Я слышала, как ваша учительница рассказывала об этом нашей, — настаивала другая девочка.

— Все может быть, — поддержали ее подруги. — Иначе зачем бы вам отправляться к дедушке, а не домой? Должно быть, что-то случилось.

— Вполне вероятно, — согласились остальные. — Мы все слышали о сегодняшних беспорядках в Старом городе.

С упавшим сердцем продолжали мы свой путь. Все, кого мы встречали на улицах, обсуждали ту же новость. Постепенно обрывки услышанных разговоров стали складываться в цельную картину происшедшего.

В то утро арабы начали выступления и демонстрации против решения ООН. Автобус маршрута 2а забросали камнями. На улицах Старого города избивали прохожих-евреев.

Наконец мы пришли в Бейт Исраэль. Там на окраине, на улице Шмуэля Анави стоял дом наших любимых бабушки с дедушкой. Мамину маму мы называли Бобой (бабушка — идиш), в отличие от Савты, папиной мамы, жившей с нами в Старом городе. Увидев нас, Боба подбежала, обняла нас своими худенькими руками.

— Как хорошо, что вы не пошли домой сегодня! Как хорошо, — твердила она, качая головой. Потом спросила:

— А где Аба! Он пошел сегодня в школу?

— Конечно.

— Где ж он тогда? Вернулся домой?

Боба была очень обеспокоена, но мы не могли ответить ни на один из ее многочисленных вопросов. Вскоре пришел домой и наш дедушка, Зейде (дедушка — идиш). Обрадованный встречей с нами, он все-таки не мог скрыть своей озабоченности. Вернулась с работы тетя Маргалит и осыпала нас поцелуями.

— Здравствуйте, голубушки, — воскликнула она. И продолжала, обращаясь к бабушке, но не пытаясь ничего

скрыть и от нас. — Не отпускай их обратно в Старый город. Там опасно, арабы бунтуют!

Было решено, что мы должны оставаться у бабушки с дедушкой, пока все не успокоится. Прошли день, два, три, а беспорядки не прекращались. Арабы разграбили и подожгли торговый центр. Газеты были полны и других печальных известий. Волна беспорядков прокатилась по всей стране.

До встречи в радостный день

Шли дни, а мы по-прежнему жили у нашей Бобы, потому что вернуться в Старый город было почти невозможно. Каждое утро вместе с девочками из Бейт Исраэль мы отправлялись в школу и везде видели, как люди готовятся к неминуемой войне. Мужчины и женщины озабоченно наполняли песком мешки, предназначенные для защиты окон от осколков. Перед входными дверями строили заграждения из кирпича, кое-где закладывались кирпичом и окна. Люди вовсю запасались основными продуктами.

— Кто знает, что нас ждет завтра, — говорили они.

Нам было велено не болтаться по улицам после уроков. Услышав предупредительную сирену, мы должны были укрыться в ближайшем убежище или подвале. Бежать в укрытие следовало, прикрывая голову портфелем, мешком или хотя бы руками.

Все это время ни одна из девочек из Старого города не ходила в школу. Мы даже не имели представления, продолжает ли папа свою работу, потому что от него не было никаких известий. Прошло восемь дней, наступил праздник Ханука, а мы все еще жили у бабушки. Платье мое совсем испачкалось и покрылось пятнами, а мне даже не во что было переодеться. Таким же мрачным и тусклым было и мое настроение.

— Сегодня мы идем на свадьбу, — объявила Боба в один из дней Хануки. Наверно, она думала подбодрить нас такой новостью, но я сердито ответила:

— Не пойду!

— Но почему? Пойдем, тебе будет веселее.

— Нет, ни за что! Как я пойду на свадьбу в таком отвратительном, грязном платье? Уж лучше остаться дома.

— Но как же, дорогая, ты не можешь остаться дома одна!

— Кому нужна свадьба в такое время! — ворчала я. — Кто сейчас может веселиться?

Боба попыталась объяснить, что в трудные времена особенно важно создавать новые семьи, чтобы крепчал и сильнее становился еврейский народ. Но я ничего не желала слушать и только все больше злилась. Боба поняла, что со мной бесполезно разговаривать, и занялась приготовлением еды.

После обеда все оделись в самые лучшие субботние наряды и позвали нас с Наоми, в наших замызганных школьных платьях, которые мы не меняли уже десять дней. Я ворчала и жаловалась, но все без толку. Меня заставили присоединиться к остальной компании.

— Подойди пожелать невесте "Мазл тов!" — уговаривала меня тетя Маргалит.

— Нет, нет, — упрямо упиралась я. — Ни за что!

— На, попробуй этот чудесный торт, — сказала тетя и сунула мне в руку кусочек. Я лишь передернула плечами. Но таявшее в руке пирожное было слишком соблазнительным. Давным-давно мне не перепадало такого лакомого кусочка. Когда все отвернулись, я быстро проглотила угощение.

Многие гости кивали в нашу сторону и спрашивали у тети Маргалит, не мы ли ее племянницы. А убедившись, что так оно и есть, вздыхали и называли нас бедными девочками. В конце концов я забилась в дальний угол, чтобы спрятаться от жалостливых взглядов. Меня одолевало смущение, да и вообще настроение было совсем неподходящим для песен и танцев. Я могла думать только о папе с

мамой. Как далеко они от меня! Что они сейчас делают? Что происходит в Старом городе? Вот если бы Аба с Имой могли прийти на эту свадьбу — тогда бы я тоже повеселилась.

— Где она? Куда делась? — кто-то звал меня по имени. С трудом очнувшись от мечтаний, я вышла из своего убежища. Тятя Маргалит взяла меня за руку.

— Пошли домой, — сказала она.

— До встречи в радостный день, — расставаясь, говорили друг другу хозяева и гости. Теперь, в смутные и опасные времена, эти традиционные слова прощания приобрели особое значение.

Встреча с папой

Как-то ночью началась стрельба. Мы спали в маленькой комнатке тети Маргалит, когда нас разбудил грохот разрыва.

— Что это? Что это? — закричала я в тревоге.

Бабушка с дедушкой уже встали. Они торопливо собрали нас всех в кухне, потому что в ней не было окон на улицу.

— Что это? — спросила я снова, когда раздался второй взрыв.

— Это пушки, — ответила Боба. — Они стреляют из Шейх-Джары.

Бабушка расстелила на полу в кухне одеяла, но мы не могли уснуть.

— Где это, Шейх-Джара? — спросила я.

— Это арабская деревня прямо перед нами, — ответил Зейде — Я вижу, окна в гостиной, которые выходят на улицу Шмуэля Анави, пора закладывать мешками с песком. Завтра я примусь за дело.

— И другие окна тоже, — попросила я. — Надо закрыть все окна в доме.

Обстрел закончился не скоро, но даже тогда мы еще долго не могли уснуть. Но все равно в школу встали вовремя.

• • •

— Аба\ — закричала Наоми, войдя в гостиную. Я бросилась к дверям и не поверила своим глазам. В комнате на зеленом плюшевом диване сидел Аба. Рванувшись к нему, я нечаянно уронила со стола вазочку, которая разлетелась вдребезги. Тетя Марголит рассердилась было, но увидела, как взволновала меня встреча с отцом, и слезы навернулись ей на глаза, она и думать забыла про вазочку.

Аба посадил меня на колени и поцеловал в лоб. Тут я как разрыдаюсь!

— Где ты был все это время? — расспрашивала Наоми. — Почему не приходил к нам? В школу-то ты ходишь?

— Нет, малышка. Теперь трудно выбраться из Старого города. Сегодня мне удалось это в первый раз.

— А завтра ты сможешь прийти снова? — спросила я.

— Боюсь, что нет. Я поменялся местами с другим учителем. Он живет в "новом" городе, а преподает в Старом, а я — наоборот. Вот мы и устроили все так, чтобы поменяться, так что с завтрашнего дня я буду работать в Старом городе.

— А как ты туда проберешься?

— Это Агана помогла организовать обмен учителей, и сегодня группа учителей отправится в Старый город под вооруженной охраной. Англичане дали разрешение на проход такого "конвоя". До сих пор ведь дети в Старом городе вообще не учились, потому что не хватало учителей. Так что с этой группой я и отправлюсь. И с завтрашнего дня буду преподавать в сефардской (сефарды — евреи из южной Европы, Азии и северной Африки) талмуд торе в Старом городе.

Аба принес нам большой пакет одежды. Пока мы разбирали его, взрослые смогли обсудить положение дел. А мне ведь тоже нужно было задать папе столько вопросов!

Что делают мои сестренки? Чем дальше, тем больше я скучала по ним. А как наш малыш Юдале? Кто помогает маме? Но папа был занят разговором со взрослыми, и я не могла перебивать его.

— Старый город в блокаде, — говорил Аба.

— В настоящей блокаде? — спросила тетя Маргалит

— В самой что ни на есть настоящей.

— Это значит, что никто не может ни войти, ни выйти?

— Не совсем так. Периодически ходят транспортные колонны под конвоем, только с ними и можно пройти. Но очень трудно получить в них место, число пассажиров ограничено.

— Стреляют? — спросил Зейде почти шепотом. Но Аба не стал отвечать на его вопрос.

— А как с едой? — взволновалась Боба.

— В еде недостатка нет. Ее тоже привозят "конвои".

И все-таки Боба поспешила собрать посылку для мамы с ребятишками.

Вскоре Аба собрался уходить.

— Ну, будьте здоровы, — пожелал он взрослым. — А вы, — добавил папа, повернувшись к нам, — вы будьте хорошими девочками. Вам очень повезло, что вы здесь. Тут можно учиться в тишине и покое, ведь вы не заперты в Старом городе, как другие ребята.

— Когда ты вернешься? — грустно спросила Наоми. Аба ничего не ответил. Он только еще раз крепко расцеловал нас и вышел из дома.

— Аба не вернется, — сказала я сестре. — Разве ты не слышала, что он среди учителей, набранных АганогР. И теперь он будет работать в Старом городе.

Керосин

Теперь уже в блокаде был весь Иерусалим. Не только территория за стенами Старого города, но и весь "новый"

город. Арабы контролировали дорогу из Тель-Авива в Иерусалим, и пройти удавалось лишь большим, хорошо организованным транспортным колоннам под вооруженным конвоем. И даже эти колонны, привозившие в город продукты питания и самые необходимые припасы, регулярно подвергались нападениям из арабских деревень, расположенных на высотах в Иудейской пустыне. И, бывало, с трудом доходили по назначению.

Периодически нашим удавалось добиться контроля то над одной, то над другой арабской деревней и расчистить дорогу. Увы, ненадолго. Затем кольцо блокады снова прочно смыкалось. Все меньше доставлялось продовольствия и топлива, и люди беспокоились: чем же все это кончится?

Как-то вечером зазвенел колокольчик, и послышался голос: "Керосин! Керосин!" Мы схватили деньги, бабушкину канистру и побежали вниз, чтобы присоединиться к длинной очереди людей, жаждавших пополнить таявший запас керосина. Очередь растянулась уже вдоль всей улицы. А посреди дороги стояли лошадь и повозка с цистерной. Возчик, сильный и грубый мужчина, отпускал каждому покупателю лишь по полгаллона (около двух литров). Все ждали своей очереди, одни спокойно, другие нетерпеливо. Моросило, и мы перевернули канистру вверх дном, чтобы внутрь не попала вода. Мы уже долго-долго стояли в очереди, а впереди все равно было полно народу. Хватит ли нам керосина?

Наконец перед нами осталась только одна женщина. Теперь-то мы уж получим свой керосин! И вот продавец подставил нашу канистру под кран. Капнуло несколько капель и... к нашему глубокому разочарованию, керосин кончился. Мы не смогли сдержать слез. Продавец поглядел на нас, и, видно, так уж ему стало нас жалко, что он окликнул женщину, получившую керосин последней, и распорядился: "Верните четверть галлона!" Она попробовала было возражать, но, когда возчик направился к ней с угрожающим видом, тут же сдалась. Торговец вернул ей часть денег и продал нам четверть галлона керосина. Потом влез на свою повозку, несколько раз хлестнул кнутом

лошадь, сказал "Н-но!" и уехал. На улице осталась толпа разочарованных людей, а мы, осчастливленные удачей, поволокли к бабушке драгоценную канистру.

— Боба, — взволнованно кричали мы, — Боба, смотри! Мы принесли керосин! Теперь ты сможешь разжечь керосинку и что-нибудь приготовить!

Боба расцеловала нас обеих. Глаза ее горели от радости, когда она заливала керосин, подкручивала фитиль и разжигала огонь. Приятное тепло наполнило кухню, и мы протянули к огню озябшие ладони.

Да или нет?

— Да или нет? — обратилась ко мне как-то тетя Мар-галит со странным вопросом.

— Что "да или нет"? — не поняла я.

— Неважно. Просто скажи: да или нет?

Я чуть-чуть подумала и ответила: "Да!" Тетя Маргалит улыбнулась.

В это время в комнату вошла Наоми. И ей пришлось отвечать на тот же вопрос.

— Да или нет?

— Я не знаю.

— И все-таки ответь что-нибудь. Ну, как тебе кажется?

Наоми выскользнула за дверь и вернулась с хризантемой в руках. Один за другим обрывала она белые лепестки, приговаривая:

— Да, нет. Да, нет. Да, нет, да!

Тетя Маргалит еще шире улыбнулась и повторила:

— Да!

— В чем же дело? — спросили мы хором.

— Да так, ничего особенного, — ответила тетя и все с той же счастливой улыбкой вышла в кухню.

Прошло несколько дней, и мы уже позабыли про ее забавный вопрос. Но однажды тетя Маргалит уселась на диван рядом с нами и многозначительно заявила:

— Девочки, я хочу поговорить с вами. У вас скоро будет новый дядя.

— Как это? Откуда? — загалдели мы.

— Через три недели я выхожу замуж.

— За кого?

— За одного молодого человека из Венгрии. Он стал беженцем во время войны.

— А где же в наше время может состояться свадьба? — спросила я, вспомнив праздничную церемонию, так рассердившую меня в первые дни нашего пребывания в Бейт Исраэль.

— В Тель-Авиве.

— В Тель-Авиве? — удивленно воскликнули мы обе.

— Да, там положение поспокойнее.

— Но как вы доберетесь до Тель-Авива?

— Вот это вопрос, — вздохнула тетя Маргалит. — Пока не знаю. Может, удастся добраться на транспорте с военным конвоем.

На следующий день мы узнали, что бабушка с дедушкой тоже собираются в Тель-Авив.

— А с кем же останемся мы? — спросила я у Бобы.

— Не волнуйтесь. Я договорилась с тетей Ривкой, папиной сестрой. Вы поживете у нее в Санхедрии, пока мы не вернемся.

В шабат за обедом мы познакомились с женихом. Признаюсь, встретили мы его со смешанными чувствами, потому что нас беспокоили предстоящие перемены. Однако тетя Маргалит чувствовала себя такой счастливой! В течение двух недель вкусные запахи наполняли нашу квартиру. В честь предстоящего события бабушке выдали дополнительную норму продуктов. На буфете стояли две большие миски, наполненные сладостями из кокосов и арахиса. И время от времени тетя Маргалит подбадривала нас, угощая

ароматным и сладким кусочком.

• • •

— Мне не уснуть, — как-то ночью шепнула я Наоми. Я уже долго мучилась без сна, погруженная в тревожные раздумья. — Иди ко мне, мне страшно...

— Чего ты боишься? Сегодня не стреляют.

— Ложись со мной, — умоляла я, заливаясь слезами.

Наоми забралась ко мне в постель и попыталась меня

успокоить.

— Послушай, как тихо. Сегодня не стреляют. Ну что ты плачешь?

— Когда арабы не стреляют в нас, они стреляют в кого-нибудь другого, — выпалила я.

— Ну так и что?

— Как ты не понимаешь! Они сейчас... Они сейчас стреляют по Старому городу, — рыдала я.

— Откуда ты знаешь?

— Раз здесь тихо, значит там... Может, как раз сейчас на наш дом падает снаряд и...— у меня от ужаса даже зубы застучали.

— Ш-ш... не плачь, — Наоми гладила меня по залитым слезами щекам. — Раз здесь все спокойно, может, и там тихо. Я в этом уверена.

— Я хочу домой!

— Нельзя, ты же знаешь. Надо подождать.

— Я не могу больше ждать. Не могу! Я уже стала забывать, как выглядит мама. А Иеуда? Я ведь его уже не узнаю.

— Пуа, пожалуйста, не думай сейчас об этом. Завтра мы отправимся к тете Ривке. Там будет так хорошо! У дяди Иосифа есть библиотека. Он даст нам книжку с красивыми картинками и интересными историями.

Она говорила, и постепенно глаза у меня стали слипаться. Так мы утром и проснулись в обнимку в моей постели.

Тетя Ривка пришла за нами и отвела в Санхедрию, тихий район на севере Иерусалима. Ее семья жила в большом многоквартирном доме на его окраине. С балкона видны были Иудейские высоты, покрытые бело-серыми валунами. В уютной и чистой квартире ничто не нарушало спокойствия. Тетя Ривка очень о нас заботилась, а ее дочка Рути стала нашей близкой подругой. Жизнь в тихом и

теплом доме доставляла нам большое удовольствие, и мои страхи понемногу рассеялись.

Зима была холодной и дождливой. Перед тетиным домом образовалась огромная лужа, размером с плавательный бассейн. Несколько дней нам пришлось оставаться дома, и мы прекрасно проводили время за чтением дядиных чудесных книг. Потом лужа высохла, и мы стали снова ходить в школу.

Чубейца

Неделя шла за неделей. Боба с Зейде вернулись в Иерусалим, и мы снова поселились в их доме по улице Шмуэля Анави. Каждый день мы ходили в школу, а по ночам... по ночам частенько лежали в кухне на полу и слушали, как арабы из ближайшей деревни Шейх-Джара обстреливают Бейт Исраэль.

Вечерами все соседские дети играли в поле за домами. Стояла зима, месяц адар, и после обильных зимних дождей на поле выросла густая зеленая трава. Мы резвились, как козлята, и собирали чубейцу — темно-зеленые листья мальвы, обыкновенного сорняка, в изобилии встречавшегося среди буйной зимней растительности. Дети часами собирали чубейцу, соревнуясь, кто наберет больше.

Пищи в осажденном Иерусалиме не хватало, и листья дикой мальвы составляли существенную прибавку к нашему рациону. Бабушка умела делать вкусные "гамбургеры" с мальвой. На некоторых растениях встречались маленькие "шишечки", которые казались нам вкусными фруктами.

— Яблоки, яблоки! — звала я Наоми, набивая рот шишечками чубейцы. Я закрывала глаза и воображала, что и вправду ем настоящее сочное яблоко.

• • •

Стоял чудесный день. Сладкий запах земли после хорошего дождя бил в ноздри и манил нас в поле. В начале

недели шли дожди, и теперь по всему пустырю взошла молодая поросль чубейцы. Мы ловко собирали ее зеленые листья и маленькие плоды. Вдохнешь чистый свежий воздух — и ох как не хочется домой, в душные комнаты с окнами, заложенными мешками с песком!

В подвернутом подоле моего платья было полно листьев, а я все не могла остановиться. Смеркалось. Становилось все темнее. Из окон соседних домов не падало ни одного лучика света, потому что действовали строгие правила светомаскировки.

— Пошли скорей домой,— позвала я Наоми. До меня вдруг дошло, что мы оказались почти в полной темноте.

— Ну, еще минутку. Только десять листочков.

Вдруг над нашими головами послышался легкий гул, и что-то вроде красной молнии разорвало тьму, осветив пустырь и соседние дома. Я замерла на месте, в изумлении глядя на освещенный небосвод. И тут послышался крик, от которого у меня волосы встали дыбом.

— Это ракета! Бежим, бежим!

Наоми схватила меня за руку и поволокла за собой.

— Быстрей! — кричала она. — Ты что, приклеилась? Шевелись!

Стрелой мы неслись к дому, и только успели добежать до дверей, как с поля раздался оглушительный взрыв. Мы вбежали в кухню и ничком упали на пол. Сердце молотом стучало в груди, колени дрожали. Обстрел продолжался.

— Где вас носит? — распекала нас бабушка. Но прошло еще несколько минут, прежде чем мы смогли перевести дух и заговорить.

— Что это было, Наоми? — спросила я, все еще дрожа от страха.

— Ракета.

— Что? Вы были на улице, когда разорвалась ракета? — ужаснулась Боба. — Но вы не ранены? Все в порядке? Какое счастье! Какое счастье! — она изо всех сил прижала нас к груди.

— Что такое ракета? — спросила я.

— Это такой осветительный снаряд. Его запускают, чтобы осветить территорию. Тогда все хорошо видно и можно лучше прицелиться.

— Какое счастье, — повторила я вслед за бабушкой. — Барух Ашем, что мы смогли выбраться из-под обстрела.

— Ни в коем случае нельзя выходить из дома в темноте, — предупредила нас Боба. Несколько дней после этого она вообще не пускала нас собирать чубейцу, пока происшедшее не изгладилось постепенно из памяти.

Забытый день рождения

— Ты почему такая грустная? — как-то раз дождливым утром спросила у меня Наоми. Ничего не ответив, я лишь скорбно на нее посмотрела. И хоть слезы стояли у меня в глазах, я все-таки удержалась от плача.

— Она еще спрашивает! — думала я про себя. — Неужели не знает, не помнит? С чего бы это мне веселиться?

Ведь это был мой день рождения. Мне исполнялось семь лет, но никто не вспомнил об этом.

— Впрочем, — поправилась я тут же, — кое-кто, конечно, помнит — мой Аба. Он никогда ничего не забывает, и уж точно не забыл про дочкин день рождения. Я в этом не сомневаюсь.

Но папа был далеко, в Старом городе. Во вражеском кольце. В блокаде. При всем своем желании он не мог поздравить меня сегодня. И подарков я тоже не получу.

В прошлом году, когда мне исполнилось шесть лет, Аба подарил мне сидур. На его фронтисписе (фронтиспис — иллюстрация, помещаемая рядом, на одном развороте, с титульным листом и передающая основную идею произведения) черным с золотом было написано: "Мипи олелим"— "Устами младенцев". Этот сидур был моей радостью и гордостью, я приберегала его только для шабата. Вечером по пятницам я брала его с собой в синагогу Хурва. А теперь,

наверно, мой сидур, всеми забытый, стоит нетронутый на книжной полке в нашей квартире в Старом городе.

А папа, ходит ли он по-прежнему в Хурву по пятницам? Может быть, из-за стрельбы ему даже не выйти из дома?

Итак, сегодня мне семь лет, и я второклассница. Я мечтала о том, что подарил бы мне Аба. А впрочем, что там гадать, все равно мне никто ничего не подарит. И не надену я свое нарядное субботнее платье, и не буду есть разные лакомства и выслушивать "Мазл тов!". Был обычный школьный день, и к тому же серый и дождливый. На обед мы будем есть пирожки с чубейцей, а ночью спать в кухне на полу.

— Аба, — призывала я всем сердцем. — Аба, пришли мне издалека свою браху. Нет, не издалека. Приди ко мне, Аба!

И опять слезы готовы были политься у меня из глаз, я их сдерживала из последних сил. Сегодня я не буду плакать! Я уже большая, мне семь лет, я не плачу. Снова нахлынули печальные воспоминания.

— Има, Има, — беззвучно звала я. — Когда я увижу тебя? Есть ли у тебя время вспомнить о своей семилетней дочке? Знаешь ли ты, как я соскучилась?

Только после обеда я немножко утешилась. Наоми не забыла про мой праздник. Она подарила мне один из своих мелков, завернутый в нарядную цветную бумагу, и открытку с надписью:

"Моей дорогой сестренке. Поздравляю тебя с днем рождения. Я надеюсь, что твой восьмой день рождения мы будем праздновать все вместе в независимом еврейском государстве и не будем слышать выстрелы и разрывы снарядов никогда, никогда, никогда".

Домой с "конвоем"

Наступил месяц нисан, а с ним и весенние каникулы. Все ребята отправились по домам, готовиться к празднику Пейсах. То есть все, кроме нас. Мы по-прежнему оставались у Бобы. Беспорядки продолжались уже четыре месяца, но было ясно, что настоящая война разразится месяца через полтора, когда англичане уйдут из страны.

Боба была очень занята, прибирая дом к Пейсаху. Поскольку проблемы с водой стали постоянными, мы протирали мебель сухими тряпками. И чем ближе был праздник, тем сильнее мы тосковали по дому. Не переставали просить:

— Пожалуйста, отправьте нас домой!

Бабушка с дедушкой прекрасно понимали наше состояние и думали, как исполнить нашу просьбу. Они твердо пообещали: отправим вас домой при первой возможности.

Как-то рано утром к нам в дверь постучали. Оказалось, что это Савта — наша бабушка из Старого города. Мы выпрыгнули из постелей и бросились обнимать ее. Чувства переполняли нас.

— Савта, Савта, — наперебой кричали мы. — Как тебе удалось сюда пробраться? Что, блокада закончилась? Все уже в порядке?

Савта крепко обняла нас.

— Нет, девоньки, все продолжается. Я приехала с "конвоем".

— Расскажи нам про "конвой", Савта, — попросила я.

— Незачем рассказывать. Вы сами все сегодня увидите.

— Сегодня?/

— Да. Я забираю вас домой.

— Домой?(Сегодня? Наконец-то!

— Мы едем домой сегодня! — с радостным криком вбежали мы в гостиную. Все собрались вокруг обеденного стола, и Зейде с Бобой стали нетерпеливо расспрашивать Савту о нашей семье и положении в Старом городе.

— Вы уверены, что разумно брать туда девочек? — спросил дедушка.

— Разумно, разумно! — не дали мы ему договорить.

— Девочкам слишком тяжело и дальше быть без родителей, — заступилась за нас Боба. — Они очень скучают.

— Когда начнется война, а это произойдет уже очень скоро, неизвестно, где будет безопаснее или легче. Так что детям лучше всего быть с родителями, — сказала Савта.

— Это верно, — согласился Зейде. — Может быть, в Старом городе будет и полегче. В конце концов, это место священно и для мусульман, и для христиан. Никто не осмелится разрушить Старый город.

— Ну, это неизвестно, — возразила Боба.

— Б-г защитит нас всех, где бы мы ни были, — заключил Зейде.

Обе бабушки стали собирать наши вещи. Вне себя от радости, мы побежали за своими портфелями, в сильном возбуждении распрощались с Бобой и Зейде и отправились в путь.

Мы долго шли по городу. Савта несла узлы с нашими платьями, а мы тащили зимнюю одежду и портфели. Начиналась весна, и день был жарким. Но ни весна, ни наступающие праздники не наложили радостного отпечатка на лица редких прохожих. Каждое заложенное окно, каждая защитная стена, каждое заграждение из колючей проволоки и каждая пара беспокойных глаз напоминали о приближении неизбежной войны. Не безмятежное счастье, а новые заботы принес нам Пейсах. Где взять вино и мацу для седера ? Где проведут праздничный вечер сыновья, вступившие в едва народившуюся национальную армию? Не решат ли англичане, что это самый подходящий вечер для обысков и арестов? И что же будет потом?

По улице короля Джорджа мы подошли к зданию Еврейского агентства, около которого собралась большая толпа мужчин и женщин. Пробравшись вслед за Савтой сквозь толпу, мы оказались в хвосте длинной очереди, выстроившейся перед зарешеченным окошком.

— Вот тут у клерка мы должны получить пропуск в Старый город, — пояснила Савта.

Долго стояли мы в очереди, изо всех сил стараясь не потерять бабушку в толпе. От тяжелых узлов и портфелей пот градом катился по лицам. Когда силы были уже на исходе, подошла наша очередь. После длительных споров, выяснений, проверки документов, уплаты пошлины Савта получила, наконец, пропуска. Воспрянув духом, мы вышли из очереди.

Улицу перегораживала ограда из колючей проволоки, перекрывавшая доступ в закрытую зону. Около узкой калитки стоял на часах английский солдат.

— Бронированная машина, на которой мы поедем в Старый город, появится вот оттуда, из-за забора, — сказала Савта. — Так что нам нельзя никуда отсюда отходить.

Мы в ожидании уселись на обочине.

— Вы везете этих девочек в Старый город? — спросила какая-то толстуха, расположившись возле Савты.

— Да, — коротко ответила та.

— Вы с ума сошли! Везти маленьких детей в Старый город, прямо в волчью пасть! Какое безумие!

Произнося эту тираду, женщина расхаживала взад-вперед, оживленно жестикулируя и привлекая к нам всеобщее внимание.

— Кто сказал, что Старый город — это волчья пасть? — возразила Савта. — Когда англичане уйдут, бои будут повсюду.

Тем временем к толпе присоединялось все больше народу.

— Неужели все они собираются в Старый город? — удивлялась я. — Неужели может быть такой большой конвой?

Раскаленное солнце било в затылок. Мы сидели на площади уже часа три, а, может, и больше. Наконец к ограде подъехало несколько грузовиков со стальными бронированными фургонами. Люди тут же бросились к узким воротам, каждый пытался пройти первым. Однако английские солдаты отпихнули разгоряченную толпу.

— Проходите только те, чьи имена будут названы, — громко объявил какой-то низенький человечек, по всей видимости, чиновник из Еврейского агентства. Тем не менее давка у забора продолжалась.

И вот прозвучали наши имена. Мы попытались пробраться к узким воротам, но не тут-то было. Протиснуться сквозь толпу со всеми нашими узлами было чрезвычайно трудно. Чиновник нетерпеливо выкрикнул наши имена вновь. Савта прокладывала нам путь, пытаясь локтями раздвинуть людскую стену. Кое-как нам удалось пробраться за ограждение. Английский солдат направил нас в маленький бронированный "автобус" без единого окошка. Мы забрались в него и уселись на заднее сиденье. Машина стала заполняться людьми.

Несмотря на полуденное время, в машине было сумрачно. Жара стояла удушающая. Стальной фургон без окон раскалился на солнцепеке, как печка. А ждать отправления колонны пришлось еще очень долго.

Наконец раздался сигнал, машина дернулась и со скрежетом двинулась вперед. Позади осталась разъяренная толпа людей, которым не удалось попасть в машины. Колонна двигалась медленно и осторожно. Нам ничего не было видно, а жара стала действительно невыносимой. Голова у меня просто раскалывалась от боли. Удастся ли нам добраться целыми и невредимыми? Савта читала дорожную молитву:

— Да исполнится воля Твоя, Г-споди, Б-г отцов наших, да проведешь Ты нас безопасно по пути нашему и охранишь нас от любого врага и любой засады.

Я почувствовала себя немного лучше.

Бронированный автобус продвигался очень медленно. Мы явно ехали по грязной дороге, потому что, несмотря на отсутствие окон, в кузов набралось немало грязи. Потом, похоже, начался асфальт, трясти стало меньше. Но автобус по-прежнему стонал и скрипел, а затем... вообще остановился. Может быть, мотор перегрелся?

— Ложись, — раздалась команда. Мы тут же вскочили и ничком бросились на пол автобуса. Дрожащими руками я положила портфель на голову, краем глаза поглядывая на Наоми. Она тоже лежала на полу, прикрыв голову. Никто не произносил ни звука, казалось, что в автобусе никого нет. И словно кузнечный молот стучал в тишине: бум! бум! бум! Мое ли сердце бьется? Или это стучат в такт сердца всех пораженных ужасом пассажиров?

Выстрелы.

Да, отчетливо послышалась стрельба. Ответит ли наша вооруженная охрана? Тишина. Стрельба прекратилась, и автобус тронулся с места.

— Можно сесть, — окликнул нас водитель. Автобус набирал скорость. Все пассажиры вздохнули с облегчением. Я осмелилась выглянуть из-под портфеля. Бабушка сидела уже на скамейке перед нами, я поднялась и присоединилась к ней, раз за разом повторяя про себя дорожную молитву.

Где же мы теперь? Неужели это такой дальний путь? Четверти часа достаточно, чтобы пересечь весь Старый город, а мы, кажется, едем уже несколько часов. Когда же это кончится? Мотор загудел, и автобус со скрипом остановился.

Что опять случилось? Снова нападение?

Открылась дверь, луч света проник в автобус.

— Всем выходить, — скомандовал водитель. Пассажиры стали проталкиваться к дверям.

Снова дома

Выбраться из автобуса оказалось так же трудно, как и войти в него. Дорогу загородила толпа желающих попасть в "конвой" на выезд из Старого города. Но мы уже были дома.

Ничего не изменилось. Справа, словно на страже, высокая прямая, стояла древняя городская стена. За ней лежала деревня Сильван, ее маленькие домики в неизменном окружении кактусов. Далеко на горизонте высились безмятежные голубые холмы Моава, безразличные к горестям нашего мира. Перед нами ступеньки лестницы вели вниз, к

Котелю, а слева — вот она, — толстая старая стена нашего дома в Батей Махасэ, его зарешеченные окна и круглая крыша. И наш любимый дом показался мне древней крепостью, предупреждавшей маленькие домишки Силь-вана: вам нас не покорить!

Через открытые железные ворота мы подошли к знакомым белым ступенькам. Вне себя от радости, крепко вцепились в перила, поднялись наверх. Дверь была открыта. С сильно бьющимися сердцами мы вошли в свой дом. У большого окна, спиной к нам, стояла мама. Поставив на подоконник керосинку, она пекла лепешки из черствого хлеба.

— Има\ — мне показалось, что я прокричала это так громко, но из моего горла не донеслось ни звука.

— Вот они! — послышался из угла тоненький детский голосок.

Има обернулась. С сияющими глазами и распростертыми объятиями кинулась она к нам. Мы обе упали ей на грудь и расплакались.

— Има, Има, я так рада, что мы дома, — прошептала я. — Я сама не знаю, почему я плачу.

Но заглянув в любимое смуглое мамино лицо, я увидела, что и у нее катятся по щекам слезы.

Потом я обернулась к своим маленьким сестричкам. Рути стояла напротив нас и произносила какую-то длинную речь на своем детском языке, сопровождая ее оживленными жестами и чудесным заливистым смехом. Иеудит отошла в сторонку, застенчивая, как всегда, и сосала палец, глядя на нас своими огромными черными глазами. Мы по очереди обняли и расцеловали их. В конце концов "маленькая принцесса" повисла у меня на шее, а наша проказница замерла в обнимку с Наоми.

Потом мы все вместе подошли к коляске. И вдруг... О чудо! Что мы видим? Вместо крошечного новорожденного там лежит замечательный малыш, уже почти выросший из коляски.

— Неужели это Юдале? — воскликнули мы в изумлении. — Как он вырос!

Малыш присмотрелся к нам, и рот его потихоньку растянулся в широкую счастливую улыбку, словно он понял: перед ним что-то, принадлежащее ему по праву.

Наконец мы спросили, где Аба.

— Пошел распределять мацу к празднику, — ответила Има. — Он теперь очень занят, почти не бывает дома. Он назначен одним из членов комитета, отвечающего за все дела в Еврейском квартале.

— Чем он там занимается?

— Он казначей, но у него полно и других забот. Дел сейчас по горло. Людям нужна работа. Необходимо жалованье, распределять продукты. Требуется постоянно назначать дозорных.

В тот вечер нас ждало прекрасное угощение — хлеб с желе и чашка какао со сгущенным молоком.

— Какая у вас вкусная еда! — воскликнула Наоми.

— Знаешь, как давно мы не пили ни молока, ни какао! В Бейт Исраэле мы ели только чубейцу и кашу, а пили воду и слабый чай, — рассказала я Име.

— Да, я знаю. "Конвои" доставляют нам все лучшее из продуктовых запасов Иерусалима, чтобы люди не уезжали из Старого города, — ответила Има.

— Но мы видели сегодня толпы людей, пытавшихся попасть на "конвой" и выбраться отсюда.

Има загадочно смотрела на меня. Я продолжала:

— Неужели они думают, что в "новом" городе спокойно? Почти каждую ночь нас обстреливали из Шейх-Джары.

Мама продолжала смотреть на меня, не говоря ни слова. Лишь когда наступила темнота, я поняла, что означало ее молчание.

Атака

Поздний вечер.

Мама накинула одеяло на толстые деревянные ставни, которые не открывались даже днем, а потом включила

свет. Малыши уже спали, а мы дожидались Абу. Скоро послышались знакомые шаги, и папа вошел в квартиру.

Аба\ Он обнял меня своими большими сильными руками. Вновь комок застрял у меня в горле, и горячие слезы покатились по щекам.

— Аба! Аба\ — твердила я между всхлипами, утирая слезы тыльной стороной ладони. Только потом я заметила, какое усталое у папы лицо.

— Ну, девочки, пора спать, — сказал он в конце концов.

— Они будут спать в другой комнате, — добавила Има.

— Что? В какой "другой" комнате? — спросили мы хором.

— Да, теперь у нас квартира побольше, — улыбнулся Аба и через дверь в стене около книжного шкафа провел нас в "другую" комнату.

— Вы помните бабушку Ривку, которая жила здесь? — спросил папа.

— Что с ней случилось?

— Ничего не случилось. Ее сыновья пришли за ней и забрали ее из Старого города. Она разрешила нам пользоваться своей комнатой, пока не кончится война.

— Но я буду бояться в темноте, — возразила я.

— Аба включил свет. Хотя ставни были закрыты, я все же попросила завесить окна еще и одеялом, чтобы ни один лучик не мог просочиться наружу. Аба расстелил на полу толстое одеяло для Наоми и достал раскладушку для меня. Ножки раскладушки он расставил так, чтобы та стояла как можно ниже.

Вдруг раздался одиночный выстрел, а затем громкий взрыв. Мы с Наоми в панике бросились на пол. А вот Аба остался сидеть на месте, как будто ничего не произошло.

— Аба, — забеспокоилась я, — почему ты не ложишься на пол?

— Да ну, это пустяки, всего лишь несколько далеких выстрелов.

Вот это да! А мне показалось, что прозвучал мощный взрыв, и к тому же такой близкий!

Папа включил радио, чтобы послушать новости. Наоми слушала вместе с ним, а потом стала обсуждать с папой происшедшие события. Я сердито перебила их:

— Аба\ Выключи радио! Арабы услышат его и застрелят нас.

Аба улыбнулся:

— Они не смогут нас услышать.

— Смогут! Они близко! Они обязательно нас услышат, — взволновалась я.

Но Аба с Наоми опять переключили свое внимание на радио.

Стрельба становилась все сильнее. Отовсюду летели пули. Оружие всех видов било в одну сторону — сторону Еврейского квартала.

— Они идут в атаку, — завопила я в тревоге.

— Это только так кажется, — ответил Аба. — На самом деле они сейчас не наступают.

Сердце у меня замерло от страха. Да, мы слышали стрельбу в Бэйт Исраэле, но разве она могла сравниться с нынешней! Особенно страшно звучало какое-то новое оружие, которого я никогда не слышала раньше: тры-ты-ты-ты, — быстрые выстрелы один за другим, — рат-тат-тат-тат.

— Что это? — воскликнула я в ужасе.

— Пулемет, — ответил Аба.

— Что это? Машина, которая мечет пули?

— Да.

— Они нажимают на кнопку, и машина выстреливает все эти пули? Они могут так быстро убить столько людей? Ой-е-ей...

— Не глупи, — засмеялась Наоми. — Далеко не каждая пуля попадает в цель.

— Но ведь многие попадают, правда? Пожалуйста, выключите радио, — причитала я.

Има, которая уже легла спать с малышами, окликнула Абу из соседней комнаты:

— Выключи уж радио, Шломо. Разве ты не видишь, что ребенок боится.

— Я вижу только, что от радио ничего не зависит. Никто не может его услышать.

— Ох, нет, они могут, — настаивала я. — Они здесь, совсем рядом с нами. В Сильване, прямо за стеной. Вот они и нацелят на нас свой ужасный пулемет.

— Если они могут услышать радио, то уж точно услышат твои вопли.

Я тут же замолчала, как язык проглотила.

Аба присел на край моей постели. Он взял в свою большую ладонь обе мои руки и ласково сжал их, пытаясь рассеять мои страхи.

— Началась война, — прошептала я.

— Нет, доченька, — сказал папа. — Это еще не война. Должно быть, это атака. Обычно арабы стреляют только днем, но, когда начинают англичане, они, конечно, счастливы их поддержать.

— Англичане? Этого не может быть! — мы просто остолбенели. — Англичане сегодня охраняли нас по дороге домой.

— Такие вот они двуличные. Притворяются, что защищают нас, а сами помогают нашим врагам. Но скоро они уйдут — наконец-то! И тогда начнется настоящая война. У нас останется только один враг — арабы. Понимаете? Здесь уже не будет наших врагов — англичан.

— Но ведь арабов так много! — не разделяла его оптимизма Наоми.

— И у них столько оружия, — добавила я.

— Верно. Но нам поможет Ашем. Он хочет нашего избавления. Подумайте, в течение двух тысячелетий мы не имели ни земли своей, ни государства, ни правительства, ни армии.

— А теперь, теперь у нас есть армия?

— У нас есть подпольная армия. Как только англичане уйдут, она выйдет из подполья. Мы сможем открыто носить оружие и открыто сопротивляться. А это уже совсем другое дело.

Раздалось еще несколько громовых взрывов. И ни на мгновение не прекращался пронзительный стук пулемета.

— Прочтем Шма, — сказал Аба.

Мы вместе прочитали молитву. Горячие слезы струились из моих глаз. Как давно Аба в последний раз сидел у моей постели и читал со мной Шма. Он предложил прочитать сегодня еще одну молитву:

— Велиерушалаим ирха... И в Иерусалим, Твой город, вернись с состраданием, и да пребудешь Ты в нем, как и обещал.

Слова древней молитвы успокоили нас. Аба громко продолжал:

— И да изольется Твой гнев на народы, не признающие Тебя... ибо они погубили Яакова и опустошили его дом.

Мы горячо повторяли за ним каждое слово:

— И да изольется Твой гнев...

Наконец замолчал пулемет, прекратился обстрел, и только время от времени раздавались одиночные выстрелы. Я крепко заснула.

Большие перемены

На следующее утро Има спустилась набрать воды из колодца. Соседи, которых мы так долго не видели, уже выстроились в очередь с ведрами в руках.

Какой-то незнакомец набирал воду. На нем было толстое черное пальто, круглая шляпа, а на лице — длинные пейсы.

— Что случилось, Има! — спросили мы маму, возвращавшуюся с неполным ведром воды в руках. — Где Абу Али?

— Абу Али, Абу Али... Что-то не соображу, о ком это вы. А, вспомнила. Как только начались беспорядки, он перестал приходить. Он араб.

— Так что же, Абу Али тоже наш враг? — спросила Наоми. Има кусала губы.

— Нет! — взорвалась я. — Абу Али наш друг. Он всегда здесь со всеми дружил. Что ж, он вот так, в одночасье, стал нашим врагом?

— Когда начинается война, каждый держится за свой народ, — мягко сказала Има.

Я все равно не верила:

— Абу Али не может ненавидеть нас, как те арабы с шука.

— А где "Балади", продавец яиц? — поинтересовалась Наоми.

— Да, — повторила я за ней, — где "Балади"? Он что, тоже нас предал?

— И он сюда больше не приходит. Да и как бы он мог прийти? Еврейский квартал отрезан от города. Англичане построили железный забор на дороге в Еврейский квартал, около шука, чтобы разделить евреев и арабов. Если бы хоть один араб продолжал ходить сюда, его собственные сородичи сочли бы за предателя.

— Это верно, — согласилась я. И все-таки мне больно было думать о вчерашних друзьях как о нынешних врагах.

В этот день на завтрак мы ели хлеб с салатом.

— Где ты купила все эти овощи? На арабском туке? — сердито спросила я.

— Нет, — ответила мама.

— Я рада, что ты держишь слово, — кивнула я с удовлетворением.

Мама горько улыбнулась.

— Если б я даже и хотела, то не смогла бы там ничего купить. Все переменилось. Входы и выходы на шук перекрыты. Торговли между евреями и арабами теперь нет. Общаемся мы только "через пули".

Мы с Наоми спустились на наш пустырь и с радостью встретились со старыми подругами. Оказывается, и тут все переменилось. Девочки не играли уже в прежние игры. Военные заботы поглотили их полностью.

Подпольная группа еврейских солдат, пока еще без формы, продолжала свое обучение. Хана гордо показала нам их наблюдательный пункт на краю поля. Сначала мы ничего не могли рассмотреть, и она пояснила, что пост находится у одноэтажного здания, прикрытый мешками с песком и замаскированный грудой мусора. Тогда и мы под кучей разного сора заметили мешки с песком.

— А вон там, — шепотом добавила Ханина сестра Ра-хель, — вон там находится английский пост, — она показала на другой конец поля.

— Это и так все известно, — оборвала ее я. — Их-то мы видим. У них-то нет нужды прятаться. Это ведь они правят нашей страной.

— Так-то оно так, но тебе не известен секретный план "наших", — добавила Рахель заговорщицким тоном.

— Что это за секретный план? — заинтересовались мы.

— Сначала пообещайте никому не говорить.

— Честное слово.

— Так вот, слушайте. У наших парней есть секретный план захватить пост, как только уйдут англичане.

— И не только этот, а все английские посты, — добавила Яфале.

— Так почему же это секрет? — удивились мы. — Что стоит занять покинутый пост?

— Ничего-то вы не понимаете, — добавила Фрида насмешливо. — Вас ведь здесь не было. Англичане-то собираются передать все свои посты арабам.

— Не может быть! — мы были потрясены.

— А вы посмотрите вот сюда, — прошептала Хана драматическим тоном. — Видите, наши парни отрабатывают технику захвата поста. Так что, когда придет время, они будут наготове.

— Эй, послушайте, а я знаю кое-что интересное, — включилась в разговор Батья, только что присоединившаяся к нам. — Вон в том доме находится тайный склад оружия. Большой-большой! Я вчера видела, как наши солдаты прятали там оружие. Они привезли его прямо под носом у английского конвоя, в мешках с сахаром.

И девочки продолжали проявлять свою высокую осведомленность в военных вопросах, причем каждая строго предупреждала нас, чтобы мы не "разглашали военную тайну".

— А у меня есть двадцать гильз, — похвасталась Фрида, вытаскивая из кармана блестящую гильзу от патрона.

— Зачем они тебе? — поинтересовалась я. — Они ведь пустые. Ими никого нельзя убить.

— Зато это доказательство того, сколько пуль они выпустили по нашему двору. Я думаю, в Бейт Исраэле вы никогда такого не видели.

— Нет, видели, видели, — оскорбилась Наоми.

— Мы видели кучу пуль, — подтвердила я.

— И ракет, — добавила Наоми.

— Зато там нет арабов, — продолжала интриговать Фрида.

— В Бейт Исраэле нет, зато в Шейх-Джаре полным-полно.

— Где-где? — заинтересовалось несколько девочек, и вокруг нас образовался целый кружок.

— В Шейх-Джаре. Арабы, которые живут в деревне на холме, ну, прямо напротив, почти каждую ночь обстреливают Бейт Исраэль. Вы там не были, так откуда ж вам знать?

— Расскажите, расскажите, — наперебой просили девочки, готовые без конца слушать разные истории. И мы рассказали им о ночных обстрелах, о нашей жизни в бабушкином доме, о пирожках из чубейцы и недостатке продовольствия и топлива.

Рассказы не прекращались до самого заката. Тут мы вскочили и посоветовали подругам быстро бежать домой, пока совсем не стемнело.

Наступила пятница, но вечером мы не пошли в Хурву.

— Разве мы не пойдем в синагогу? — спросили мы у папы. — Мы так соскучились по Хурве.

— Мы ни разу не были там с тех пор, как начались беспорядки, — печально ответил Аба. — Опасно отлучаться далеко от Батей Махасэ. Мы пойдем в шул — в штибл в Батей Махасэ.

У нас на глаза навернулись слезы. Значит, мы не сможем увидеть наш любимый бейт кнессет. Аба погладил меня по щеке и легонько пожурил:

— В шабат не плачут.

Но я расплакалась еще сильнее.

На следующий день нас поджидал новый удар. Мы попросились пойти к Котелю. Но Аба с Имой пояснили, что ходить у восточной границы Еврейского квартала мимо ешивы Порат Йосэф очень опасно.

— Значит, ты хочешь сказать, что мы вообще не сможем ходить к Котелю? Но почему? — спросила Наоми.

— Потому что там совсем рядом живут арабы, — сказала Има. — С того воскресенья, когда состоялось голосование в ООН, ни один еврей не был возле Котеля.

— Даже раби Оренштейн, рав Котеля, ни разу не был там больше, — добавил Аба.

Я все не могла поверить.

— Так что ж, возле Котеля нет теперь ни одного еврея?

— Ни одного, — последовал ответ.

— Так теперь Котель принадлежит англичанам?

— Англичанам? — Аба задумался над вопросом. — Очевидно, англичане давно передали Котель арабам. Теперь они держат его под контролем.

— Арабы у Котеля\ — воскликнула Наоми. — Мы им еще покажем! Мы всем покажем, и арабам, и англичанам.

Наоми безостановочно ходила по комнате, в ярости сжимая кулаки, а я... я разрыдалась. Арабы забирают наше самое святое место — Котель Амааравй] И нельзя больше ходить в Хурву? А мне еще говорят, что в шабат нельзя плакать.

Дезертиры

Утро. Я открыла глаза, спрыгнула с раскладушки и вошла в соседнюю комнату. Аба уже вернулся с утренней

молитвы и завтракал, сидя за столом. Има наливала ему горячий кофе.

— Оставь молоко детям, — устало сказал папа, прежде чем Има успела налить ему в чашку сгущенного молока.

— Пока жарко, черного кофе достаточно, чтобы взбодрить меня.

Има вздохнула.

— Боюсь, что скоро мы уже не сможем кипятить воду,

— сказала она, угрюмо глядя на Абу.

— Что ты имеешь в виду?

— Что у нас кончается керосин.

— Почему? — спросила я.

Мама проигнорировала мой вопрос и велела мне одеваться. Я вышла из комнаты, но все равно до меня доносились голоса родителей.

— Скоро англичане уйдут, — грустно говорила Има.

— Неужели она печалится из-за этого? — Я была крайне озадачена.

— Как только они уйдут, не будет больше "конвоев",

— продолжала мама.

— Что с тобой происходит? — спросил отец. — Что, и на тебя подействовали все эти страшные пророчества?

— Это не страшные пророчества. Это реальные факты. Как только англичане уйдут, Еврейский квартал окажется полностью отрезанным от всего мира. Полностью...

— Откуда такой пессимизм? — рассердился Аба. — Мы не будем отрезаны. Об этом позаботятся наши мужчины. "Конвои" будут ходить и дальше.

— Не будь наивным, Шломо, ты прекрасно понимаешь, что наши не в состоянии обеспечить это. Я советую тебе серьезно подумать над моими словами. Пока еще не поздно.

— О чем это она? — грустно размышляла я. — И почему Аба так сердится? Раньше он никогда не сердился на Иму.

Тут я вспомнила, что сегодня четверг. Обычно в этот день уже с утра пораньше в бабушкиной квартире поднималось тесто. Каждый четверг Савта пекла халы к шабату.

Я быстренько покончила с утренними молитвами и завтраком и побежала к Савте, надеясь не пропустить момент, когда она станет плести халы. Я вообще никогда не упускала случая понаблюдать за Савтой. Огромное удовольствие доставляли мне бабушкина суета и приготовления. Иногда, если оставалось тесто, Савта разрешала мне самой сплести парочку маленьких хал. А порой мне даже доверяли посыпать кунжутовым семенем бабушкину большую красивую халу, смазанную яичным желтком.

Обычно Савта ставила два разных вида теста — для кекса и для лапши. Пока хала выпекалась в духовке, наполняя комнату сладким ароматом шабата, она раскатывала тесто для лапши. Савта искусно нарезала длинные тонкие полоски лапши, а я раскладывала их на белой ткани во дворе, чтобы они высохли на солнышке.

В тот четверг у Савты на кухне стояла только одна миска с тестом и хала была намного меньше обычной.

— А где семена кунжута? — спросила я, собираясь посыпать ими готовую халу.

— Нету, — ответила Савта. — И яиц тоже нет.

— Как жалко! — не сдержала я своего разочарования.

— Слава Б-гу, что пока есть мука и мы можем растопить печку, — сказала Савта.

— Има тоже говорила об этом. И ты боишься, что у нас кончится керосин?

— И не только керосин, — вздохнула Савта.

— А где лапша? — спросила я.

— Ах, — вздохнула Савта, — и ее у нас тоже нет.

Делать было нечего. Я вышла от бабушки и пошла в

сторону нашего пустыря. Наоми была уже там. Девочки сгрудились вокруг какого-то странного предмета.

— Шрапнель, — предположили Батья с Фридой.

— Это из снаряда, — согласилась Хана.

— С нашего двора, — гордо заявила Батья.

Тут появилась Хава и протиснулась в центр круга. Она горестно вздохнула и спросила:

— Кто знает, чем кончится спор?

— Какой спор?

— Между Эцелем и Аганой.

— Между Эцелем и Аганой] — насмешливо переспросила Хана. — Как будто между ними только один спор!

— Я имею в виду спор про нас.

— Давай уж, рассказывай, — торопили девчонки.

Хава начала:

— Ну так вот. Эцель требует эвакуировать всех женщин и детей из Старого города, а Агана против.

— Почему? Почему? — послышалось со всех сторон.

— Что "почему"?

— Почему Эцель хочет нас эвакуировать? — спрашивали одни.

— Почему Агана против? — интересовались другие.

— Дело вот в чем, — объяснила Хава. — Эцель заявляет, что мы камнем будем висеть у солдат на шее. Они не смогут сражаться как следует, пока тут женщины и дети.

— Это верно, — поспешили согласиться сторонницы Эцеля. — Конечно, женщины и дети мешают солдатам.

— Почему же Агана против? — спросила Наоми.

— Агана считает, что, если женщин и детей эвакуировать, останется слишком мало народу.

— Но женщины и дети все равно не могут защищать квартал.

— Не совсем так. Агана понимает, что само присутствие женщин и детей — в общем, целых семей — поможет нам удержать район. Да, солдаты должны охранять жителей, но только надо, чтобы эти жители здесь были.

— Глупости какие, — заявила Рахель, ярая сторонница Эцеля. — Чем могут помочь женщины и дети?

— Еще как могут! Кто занимает территорию, тот и владеет ею. Арабам будет гораздо тяжелее захватить густонаселенный район, чем пустой, который охраняют одни лишь солдаты.

— Правда, правда, — соглашались многие. — Солдат-то даже меньше, чем домов в квартале.

— Кроме того, — добавила Хава, — солдаты получают свой паек из продуктов, присылаемых в Еврейский квартал с "конвоями". Если не будет жителей, не будет и еды.

— Ох, — вздохнула Хана, — лучше бы нас забрали отсюда.

— Я бы тоже хотела уехать, — согласилась и ее сестра.

— Значит, так? Вы струсили? — начала стыдить их Наоми. — Ах вы, плаксы-ваксы! "Я бы тоже хотела уехать", — передразнила она Рахель, копируя ее голос.

— Мы останемся в квартале, — дружно заявили сторонницы Аганы. — Мы не будем эвакуироваться. Ни за что!

— А вы, — Хава повернулась к "эцелькисткам", — вы можете ехать, вы, трусихи!

Спор был в самом разгаре, когда мы заметили главу одного из самых уважаемых семейств, давно живущих в Еврейском квартале. Он выходил из своей квартиры в Рот-шильдовском здании с большим чемоданом в руках. За ним шли два его старших сына, тоже с огромными узлами. На всех были надеты теплые пальто, и шли они быстро, не глядя по сторонам.

— Вы куда едете? — обратилась я к Цвике, младшему из сыновей, когда он проходил мимо меня. Я с удивлением заметила, что одежда на нем надета в несколько слоев, как будто он собирался в дальний путь. Цвика отвернулся и заторопился вслед за братьями. В это время, тяжело нагруженные сумками и корзинами, из дома вышли его мать с сестрами. Отворачиваясь от любопытных взглядов, они поспешили в сторону Дойче Плац. Это было уже чересчур.

— Шалом! — громко крикнула я женщине, но она продолжала путь, как будто ничего не слышала.

— Как странно, — прокомментировала Наоми.

— Да, очень, — согласился кто-то из девчонок.

— Может, они едут в Тель-Авив на свадьбу? — высказала я предположение.

— Ну уж нет, — решительно сказала Хава.

— Только что приехал "конвой", — сообщила Хана, вытаскивая изо рта оба пальца.

— "Конвой"? Ну так и что? — не поняла Яфале.

— Они уезжают, понимаешь, совсем уезжают, — объяснила Хава презрительно. — Они сбегают, даже не дождавшись решения об эвакуации.

— Ты видишь, как им стыдно смотреть нам в глаза? Они уезжают даже не попрощавшись.

— Какой позор! — сошлись все в едином мнении.

В это время мимо нас прошло еще пять или шесть человек. Еще одна семья. Они тоже были одеты в пальто и нагружены сумками и узлами. Мимо нас они проскочили так быстро, что мы даже не смогли рассмотреть, кто это.

— Дезертиры! — закричали мы им в след.

— А потом, — сказала Наоми, — когда все кончится, они вернутся в свои дома, которые мы для них защищали.

— Они думают, что в городе им будет лучше, — сказала я. — Но они ошибаются, очень ошибаются.

— Это ты ошибаешься, — не согласились две отчаянные "эцелькистки". — Конечно, в городе будет лучше.

— Нет-нет, — поддержала меня Наоми. — Везде будут бои, везде будет война.

— Весь город готовится к войне, — заключила я.

— И вся страна, — добавила Наоми.

Мрачные пророчества

И опять ночь. Я лежу в постели, кручусь с боку на бок, не в состоянии уснуть. Меня одолевают вопросы. Что будет дальше? Добьется ли Эцель, чтобы власти эвакуировали женщин и детей? А если так, кто будет защищать квартал? И куда пошлют нас? В постоянно обстреливаемый Бейт Исраэль! Или на границу, в Санхедрию? А куда отправились семьи наших "дезертиров"? И что будет, если в конце концов мы останемся здесь совершенно одни?..

В соседней комнате послышались голоса. Сначала разговор велся шепотом. Я старательно прислушивалась, пытаясь определить, кто же беседует в столь поздний час. Впрочем, это недолго оставалось загадкой, поскольку голоса становились все громче и громче. Опять спорили папа с мамой.

— Здесь все плохо кончится, — предсказывала Има.

— А я говорю, что именно здесь наша армия предпримет особые усилия. Ведь совсем рядом Котель и Храмовая гора. Нет мест, более святых для евреев. И поэтому Еврейский квартал никогда не будет покинут.

— Я и не думаю, что он будет покинут, сохрани нас Г-сподь. Но я думаю, что арабам очень легко будет полностью отрезать квартал и тогда...

— Что тогда?

— Как сможет горстка детей устоять против армии арабов? Я говорю тебе, что им не понадобится много времени, чтобы... чтобы прикончить нас всех.

— Спаси и помилуй нас Г-сподь, — сердито воскликнул Аба.

Мама замолчала. Папа вздохнул:

— Если все вот так теряют веру и надежду, то нам действительно трудно будет устоять.

Наступила тишина. Легонько скрипнула кровать Наоми. Что же, спор окончился? Кто-то плакал. Кто же это мог быть?

— Здесь будет ад, ад кромешный, — всхлипывала Има. Оказывается, это она плачет. Что же она имеет в виду?

— По всей стране это будет война немногих против многих, — сказал Аба. — Я верю, что мы победим. И здесь, и повсюду. Ашем поможет нам, как помог Он Маккавеям. Не теряй веру. Разве ты не понимаешь, что это плата за свободу, родовые муки независимого еврейского государства?

Мама перестала плакать.

— Сегодня уехали пять семей, в том числе семья твоего дяди.

— Я знаю.

Я вспомнила вчерашнюю сцену на пустыре, всех этих людей с тяжелой поклажей, которые крались, как враги. Они даже не попрощались. Девчонки называли их дезертирами.

— На прошлой неделе тоже уехало шесть или семь семей, — добавила Има. — Только мы остаемся тут... как последние глупцы.

— Куда ты хочешь уехать? Куда? — в папином голосе явственно слышался гнев.

Я задумалась. Неужели это моя собственная мама хочет уехать как... как все эти люди?

— Я хочу уехать к своим родителям, — сказала Има.

— Что же ты думаешь, они останутся в своем доме на улице Шмуэля Анави? Прямо под носом у всех этих арабов из Шейх-Джары? Я уверен, что они уже уехали. Разве ты не помнишь, что рассказывали девочки?

— Если родители уехали, мы можем отправиться к моему брату Шимону в Мишкенот.

— К твоему брату Шимону? И вместе с твоими родителями ввалимся в его полуторакомнатную квартиру? Не смеши меня. Нам некуда ехать.

— А я уверена, что Шимон примет нас с распростертыми объятиями.

Я приложила руку к пылающему лбу. Значит, Има и впрямь хочет уехать из квартала. Почему же Аба ничего не отвечает?

Последовало долгое молчание, наконец он произнес:

— Я не собираюсь уезжать. Я выполняю здесь важную работу и никуда не поеду.

— Что ж, в квартале не хватает людей? Найдется, кем тебя заменить. Ты отец пятерых детей, и трое из них еще младенцы, понимаешь, младенцы! Неужели ты думаешь, что я буду рисковать своими детьми ради заведомо проигрышного дела!

Мама снова стала всхлипывать.

— Если мы останемся здесь, нас сожгут заживо.

— Ашем не допустит этого. Хватит! Довольно зловещих пророчеств. Если ты не готова противостоять трудностям, то тебе нигде не спастись. По всей стране будет тяжелая война, и в Бейт Исраэле, и в Санхедрии.

— Но, Шломо, — продолжала настаивать Има, — неужели ты не понимаешь? Здесь и "по всей стране" — это совершенно разные вещи. Если, помилуй нас Г-сподь, на нас нападут в городе, мы сможем уехать куда-нибудь еще. А здесь мы окружены, мы заперты. Когда нападут на квартал, это будет конец.

Тишина. И снова заговорила Има. На этот раз громко и твердо.

— Я хочу уехать.

— Шш-ш, тихо. Ты разбудишь девочек.

Папа с мамой опять перешли на шепот. Наоми повернулась с боку на бок в своей кровати. Может, она тоже проснулась?

— Что будет, если Има убедит Абу>. — подумала я и тут же успокоила себя. — Нет, Аба никогда не согласится.

И все же через несколько минут я услышала его вздох.

— Ладно, будь по-твоему. Я поеду с вами. Без вас мне незачем тут оставаться.

На соседней кровати неясно обрисовалась чья-то фигура.

— Кто там? — спросила я тревожно.

Наоми вылезла из постели и подошла ко мне.

— Ты слышала, что говорили Аба с Имои! — спросила она.

— Да, я все слышала.

— Ты согласна?

— Конечно, нет! Я не хочу быть дезертиром.

— Тогда пошли со мной, — сказала Наоми, вытаскивая меня из постели. Мы влетели в соседнюю комнату.

— Вы никуда не поедете! — отчаянно закричала Наоми прямо с порога.

— Дезертиры! — завопила я во всю мочь.

Иеудит с Рути заплакали. Мама и папа вскочили.

— Что вы тут делаете посреди ночи? — спросили они. А Аба сказал, обращаясь к Име. — Я же говорил, что ты разбудишь девочек.

— Вы не уедете, — повторила Наоми.

— Это не ваше дело, — сердито ответила Има.

— Мы остаемся! — решительно добавила Наоми.

— И вы тоже остаетесь, — волновалась я. — Мы не дадим вам стать дезертирами.

— Ты слышишь, что говорит твоя дочь? — пожаловалась Има, пытаясь успокоить наших маленьких сестренок.

— Откуда вы набрались таких дурацких слов? Слово "дезертиры" означает совсем другое.

Но я не сдавалась.

— Так все девчонки на пустыре говорят про семьи, которые уехали сегодня. И правильно говорят! Они дезертируют, когда надо защищать квартал.

Мама горько рассмеялась.

— Вы что, и вправду думаете, что \ш с вами можем защитить квартал? А может, и ваш грудной брат должен защищать его?

— Да, — ответила Наоми. — Люди, живущие в квартале, будут защищать его своим присутствием. Мы не хотим дезертировать с поля боя.

Има снова рассмеялась.

— Ты только послушай их. Кто только вбил им в головы эти идиотские рассуждения?

— Вовсе никакие они не идиотские! — горячо воскликнула я и разразилась слезами. Тут же и Наоми последовала моему примеру. Но Има оставалась непреклонной.

— Мы уедем куда-нибудь, где есть надежда остаться в живых. Оборона квартала — не наша обязанность. Мы никому не поможем, оставаясь здесь, и никому не причиним вреда, если уедем. Напротив, я думаю, что солдатам будет легче.

— Так значит, ты "эцелькистка"? — спросила Наоми.

— Я не "эцелькистка". Просто здравый смысл велит мне уехать и спасти своих детей.

— Но ты, Аба, — плакала я, вцепившись в папину руку, — как же ты можешь согласиться на такое?

Папа долго молчал, потом медленно произнес.

— "Что бы Сара ни говорила, слушайся ее голоса", — так Ашем повелел Аврааму.

— Но Сара была пророчицей, — возразила Наоми.

— Да, — согласился отец. — Но у матери, у каждой матери, есть особое, "шестое" чувство. Некоторые называют его интуицией. И мамино "шестое" чувство подсказывает ей, что надо увезти детей в безопасное место. Что я буду делать, если в конце концов окажется, что Има была права?

Это была долгая ночь. Много часов просидели мы с Абой и Имой, разговаривая, споря, умоляя, настаивая. Но мама и ее "шестое" чувство одержали верх, и, когда наступил рассвет, Аба с Имой решили покинуть Старый город со следующим "конвоем".

Конвой, который не пришел никогда

После этой ночи я и Наоми не ходили больше на пустырь. Мы сторонились наших друзей. Нам было стыдно смотреть в глаза подругам. Мы не могли больше играть с девочками как ни в чем не бывало. Как можно участвовать в общих разговорах и строить планы на будущее, если на самом деле не собираешься больше здесь оставаться?

Аба, как обычно, продолжал свою общественную работу. Мы не знали, рассказал ли он кому-нибудь о наших планах. Има в одиночку занималась упаковкой вещей. Вид у нее при этом отнюдь не был счастливым.

И вот наступил наш последний день в Еврейском квартале. Завтра придет "конвой". Дома все было приготовлено и запаковано. Мы спустились вниз, подошли к пустырю и, спрятавшись за каменной оградой, стали наблюдать, как девочки занимаются "военной подготовкой". Они

все были здесь: Хава и Рахель, Хана и Фрида, Яфале и Батья, Эстер и Лея. Все девчонки до единой. Вот они, выстроившись в ряд, промаршировали в сторону жилых домов. Когда девочки скрылись из вида, мы выбежали на поле. Нам хотелось попрощаться. Я покопалась в земле и взяла три плоских камешка. Больше я ничего не нашла. Потом я помогла Наоми набрать немного земли в бумажный кулечек. Долгим взглядом оглядели мы просторное поле, дом Ротшильда, кучи мусора и замаскированный пост.

Тут мы услышали, как девчонки маршируют между домами, а Хава командует:

— Левой, правой! Левой, правой!

Что они будут говорить о нас завтра?

Юные "солдаты" подходили все ближе. Мы мысленно распрощались с ними, прошептали свой сердечный "шалом" и поскорей убежали домой, пока нас не заметили.

Дома мы попросили Иму уложить наши реликвии в один из узлов. Она взяла их, украдкой утирая слезы. Может, пожалеет, передумает?

Нет, никакой надежды. Мама твердо и решительно завязала последний пакет. Рано утром придет конвой. В эту ночь Има велела нам спать одетыми.

Утром нас разбудил стук в дверь. Аба слегка приоткрыл ее и выглянул наружу.

— Я пришел позвать тебя в штаб на срочное заседание, — узнали мы голос одного из папиных друзей.

— Заседание? — переспросил Аба.

Мужчина открыл дверь и вошел в комнату. С удивлением воззрился он на груду узлов, приготовленных у выхода.

— Что здесь происходит? — потрясенно спросил он. Потом заметил, что все мы одеты и собраны в путь.

— Как? И вы тоже? — едва слышно проговорил он прерывающимся голосом.

Отец опустил глаза.

— Жена боится за детей, — сказал он извиняющимся тоном. — Они еще совсем маленькие.

— Но ведь в городе совсем нет продуктов, — обратился папин друг к маме. — Я знаю точно, ведь я только что вернулся оттуда.

— Здесь скоро тоже будет нечего есть, — ответила Има.

— Вы ошибаетесь. Пойдемте, я покажу вам. Наши склады полны муки, риса, сахара и консервов. Ведь сюда попадала половина продуктов, доставленных "конвоями" в Иерусалим.

— У нас даже керосин скоро кончится, — сказала Има.

— Зато на складе полно дров. Уверяю вас, вы совершаете большую ошибку. В городе будет ничуть не легче, а может, и тяжелее. И потом, что мы будем делать без вашего мужа? Кто позаботится о наших людях?

Он помолчал немного и снова заговорил.

— Не делайте этого! Если вы уедете, то подадите пример всем остальным, и тогда... Ну, во всяком случае, — добавил он, обращаясь в Абе, — заседание начнется в восемь часов.

— Но как раз в это время должен прибыть "конвой", — запротестовала Има.

— Нет, — ответил папин друг. — Нас уведомили, что произошла задержка. "Конвой" придет сегодня позже. — Он вздохнул и процитировал пословицу. — Если горят даже высокие кедры, то куда же деваться низенькому мху? Прошу вас, подумайте еще.

Он ушел. Аба тоже оделся и направился к дверям.

— Куда ты идешь? — спросила Има.

— На заседание.

— Ты решил остаться?

— А ты?

Мама опустила глаза.

— Посмотрим, — сказала она.

Аба ушел. "Конвой" не прибыл ни в восемь часов, ни в девять. Мы с мамой спустились на автобусную остановку, без вещей, просто разузнать, что происходит. Несколько семей расположились там в ожидании, рядом высились

груды узлов и чемоданов. Кто-то объявил, что "конвой" придет лишь к вечеру. Но люди остались ждать. Они не уходили, потому что в душе уже приняли решение, что Еврейский квартал не является больше их домом.

Мы вернулись домой. Аба тоже пришел с заседания.

— Ну, так что же ты решила? — обратился он к Име. Но мама не знала, что ответить.

— Мы не сможем уехать, — заявил Аба. — И никто не сможет. "Конвой" не придет сегодня.

— А завтра? — спросила Има.

—' И завтра. На заседании мы приняли решение, что никто из жителей не покинет больше Еврейский квартал.

Има подпрыгнула, как ужаленная.

— Как это так?

— Перед автобусной остановкой будут поставлены заграждения, и территорию станут контролировать патрули гражданской самообороны. Когда бы ни пришел "конвой", ни один человек не покинет больше Еврейский квартал.

Седер

И вот настал седер, вечер, когда отмечается праздник свободы. Все жители квартала получили мацу и вино, чтобы отметить Пейсах. В нашей просторной новой комнате стол был накрыт для праздничного ужина, и мы, разодетые в самые нарядные платья, радостно встретили отца, вернувшегося из синагоги. Благословив нас, он повернулся к Име и спросил:

— Ну что ж, начнем наш праздничный седер?

Он долго смотрел на маму, и в этом взгляде читался немой вопрос: дадут ли нам арабы тихо и спокойно провести праздник?

— Все будет хорошо, — уверила его Има. С того дня, когда не пришел конвой, мамино отношение к происходящим событиям резко переменилось. Она больше не предрекала ничего дурного. Напротив, при любой возможности

она старалась подбодрить нас и уверяла, что с Б-жьей помощью все будет хорошо.

Аба занял место во главе стола. На его кресло положили подушки, чтобы можно было удобно облокотиться. Мы все расселись вокруг. Только озорница Рути взобралась с ногами на свой стул, ее глазенки блестели при виде вина, налитого в бокалы. Мы открыли наши Агадот, и Аба прочитал кидуш. Вдали прогремело несколько выстрелов. Сидевшая рядом со мной Иеудит вскочила со своего места.

— Это не здесь, — успокоила ее Има. — Это очень далеко.

Мы вымыли руки, и Аба опустил веточку петрушки в подсоленную воду. Затем разломил средний кусок мацы надвое и спрятал половину для афикомана. Мы стали читать Агаду. История освобождения евреев из плена египетского не казалась нам чем-то отдаленным и чуждым. Напротив, в этот вечер рассказ о пути наших предков от рабства к свободе был как нельзя более многозначительным и уместным. Мы тоже очень скоро обретем свободу. Действительно ли англичане выполнят свое обещание уйти из страны?

— Нам предстоит пережить великие дни, — сказал Аба. — Впервые за два тысячелетия у нас будет собственное государство со своим правительством, армией, полицией.

— И тогда отменят комендантский час? — спросила я, лишь наполовину убежденная в такой возможности.

— Отменят, — уверила меня Савта.

Я вспомнила день, когда она вела нас по переулкам Армянского квартала. Никогда больше нам не придется выносить подобного унижения.

— И не будет больше обысков, — счастливым голосом заметила Наоми.

— И представьте себе, что наши юноши будут открыто ходить по улицам с оружием, чтобы защитить нас, если потребуется. И никто не сможет арестовать их за это, — добавил Аба.

Снова послышались выстрелы, теперь уже ближе. Мы прекрасно понимали, что они означают. Арабы, подстрекаемые англичанами, стремились таким образом показать нам, что не допустят образования нашего маленького государства. Мы начали петь песнь из Агады:

— Вей ше-амда — чудесное обещание, которое Ашем выполнял во все века. Злобные враги воевали с нами во все времена и во всех землях, но Пресвятой, да будет благословенно Его Имя, всегда оберегал нас от их руки.

Стоя у окна, выходившего на Сильван, я с воодушевлением пела:

— Ашем спасает нас от их рук и от ваших рук, от ваших рук — тоже!

Как раз в этот момент прозвучал громкий выстрел, и пуля ударила в толстый деревянный ставень нашего окна. Я бросилась искать укрытия возле мамы.

Наступила тишина. Выстрелов больше не было слышно, но мое сердце все еще сильно билось. Мы встали, чтобы омыть руки перед едой. Аба прочитал молитву над мацой. Какой она была чудесной! А потом мы вкусили горьких трав, служивших напоминанием о страданиях, перенесенных нашими предками в Египте.

— Так и должно жить, — сказал Аба, многозначительно глядя на Иму. — Свободу нельзя достичь, не искупив ее обретения горечью и страданиями.

Радостное мурлыканье послышалось из коляски. Юда-ле, наш малыш, по-своему приветствовал Пейсах и явно наслаждался жизнью. Ни одной тревоги не отражало его невинное личико, облепленное кусочками размоченной мацы.

— Какой он счастливый! — сказала я. — Ведь он и понятия не имеет о том, что происходит вокруг.

— Да и эта озорница тоже, — засмеялась Наоми, подхватывая на руки Рути, раз за разом проносившуюся вокруг стола. Когда все мы ушли мыть руки, она воспользовалась случаем и допила остатки вина из всех бокалов.

— Ну вот, теперь она хорошенькая и пьяненькая, — Има взяла малышку на руки. Та потихоньку успокоилась и

заснула. Уснули также и Юдале и Иеудит. Мама уложила их всех в соседней комнате и вернулась к чтению Биркат Амазон и Аллеля. Аба наполнил чашу пророка Элияу, а Наоми открыла дверь.

— Излей Свой гнев на народы, не признающие Тебя, — читали мы вслух. Явится ли пророк Элияу объявить нам, что наши горести окончены?

На улице было тихо. Догорали свечи. Мы дошли до последней песни Агады "Одна козочка". Аба пояснил, что "Одна козочка" — это еврейский народ. Во все века другие народы пытались поглотить или уничтожить его. Но близится время, когда обидчиков и угнетателей настигнет справедливое возмездие. А пока мы должны терпеливо переносить искупительные страдания.

— Ты имеешь в виду войну? — спросила я.

— Б-г рассудит нас, — сказала Савта.

— Но ...

Има погладила меня по голове.

— Все будет хорошо, — ласково прошептала она.

Они уходят!

Через день после седера наступил шабат. Мы играли у дома со своими друзьями. Вдруг Хана принесла добрую весть:

— Мы заняли Катамон! Вчера захвачен Катамон!

Мы все завопили от восторга.

— Победа! Мы захватили Катамон! Б-г за нас!

Тут же образовался круг, и начались танцы. И лишь потом несколько девочек отправились выяснять, что же такое Катамон и где он находится. Вскоре они вернулись и сообщили: Катамон — предместье Иерусалима, населенное состоятельными арабами и являвшееся постоянной угрозой для соседних еврейских поселений. Теперь оно в наших руках.

Известие быстро распространилось по Еврейскому кварталу, поднимая настроение и вселяя уверенность в наши сердца.

— Мы можем не терять надежду, — говорили люди друг другу. — Давайте не падать духом.

— Б-г помогал нам доныне и впредь не оставит нас Своей помощью.

Тогда мы еще не представляли себе, насколько важным окажется для нас захват Катамона.

Кончились праздники. Аба с Имой убрали пасхальную посуду. Всего две недели оставалось до критической даты — дня окончания действия мандата Великобритании на управление Палестиной.

Через несколько дней после праздников Агана и Эцель достигли соглашения об объединении сил. Все мы были счастливы, уверенность возросла: ведь мы знали, что когда народ Израиля объединяется, ему помогают с Небес.

В пятницу, через неделю после Пейсаха, пришел последний "конвой". Много людей вышло встречать его. Прибыли дополнительные запасы продовольствия, а нашим парням удалось даже привезти тайком еще немного оружия.

— Ну, вот и все, — сказала Име одна из соседок. — Больше нам не получить уже ничего.

— Да, — согласилась мама. — Но зато наши склады полны.

— Последний "конвой", — повторила соседка с глазами, полными слез. — Последний...

В следующий четверг, 4 числа месяца ияра (13 мая 1948 года) распространилась весть, что англичане действительно собираются уходить. Все еврейские солдаты были приведены в состояние повышенной боевой готовности. Аба повел нас на автобусную остановку, чтобы мы своими глазами увидели историческое событие. Англичане грузили свое снаряжение на военные грузовики. Потом мы увидели шеренги солдат, шагавших по дороге из Еврейского квартала. Итак, чудо совершилось!

— Они уходят, они уходят! — кричали дети, хлопая в ладоши. Мы стояли и глядели им вслед. Ряд за рядом проходили солдаты в полной форме и с оружием в руках. Даже теперь ни один из них не улыбнулся, не помахал нам рукой. Холодные взгляды, стальные глаза, ледяная враждебность.

— Слава Б-гу, мы избавились от них, — сказал Аба, когда последний солдат скрылся на улице Ор ахаим.

— Да будет благословенно Твое Имя, Ашем... Ты сохранил и оберег нас до сего дня и позволил увидеть воочию сие событие, — мы горячо произносили слова молитвы Шеэхеяну.

Аба взял нас за руки и крепко стиснул их.

— Теперь мы свободные люди. Независимые. Машиах уже недалеко.

Тем временем наши хорошо обученные солдаты немедленно заняли все освободившиеся английские укрепленные пункты. Операция была осуществлена быстро, ловко, и все посты оказались в наших руках. Когда мы вернулись домой, радость переполняла наши сердца. Но, конечно, она была неразрывно связана с тревогой о завтрашнем дне.

Начало войны

На следующий день, выйдя на пустырь, мы увидели, что еврейские солдаты открыто носят оружие. На многих из них была форма.

— Наши солдаты вышли из подполья, — мы не могли сдержать ликования.

Один из солдат нас пожурил:

— Идите домой. Играть на улице сейчас опасно. Ничего нельзя предсказать наперед.

Мы неохотно повернули к дому, но часть ребят осталась на улице. Там царила праздничная атмосфера и никому не хотелось сидеть взаперти.

Была пятница, и Има возилась на нашей маленькой кухне, усиленно готовясь к шабату. Узнать новости было невозможно, потому что электричество отключили и радио молчало. Мы знали, что вот-вот последует заявление об образовании еврейского государства, и с волнением ждали этого момента. Но мы были отрезаны от всего мира, поэтому нам так и не удалось услышать, как пятого числа месяца ияра (14 мая) было объявлено о рождении нашего государства. Мы не знали, что мандат Великобритании действительно закончил свое действие и англичане покинули страну. Обо всем этом мы услышали значительно позже, когда нам уже пришлось оставить Старый город. Не дошла до нас и печальная новость о падении Гуш Эциона. И уж тем более мы ничего доподлинно не знали о происходящих событиях в ту историческую пятницу 5 ияра.

Во время празднования шабата все было спокойно, лишь то там, то тут изредка звучали отдельные выстрелы. Вечером, сидя у нашего широкого окна, мы заметили, что арабы уходят из Сильвана, по всей видимости в Иерихон. Это нас весьма вдохновило — они нас боятся!

Но в воскресенье все встало с ног на голову. Шквал огня обрушился на нас со всех сторон. Все наши соседи спустились вниз. Мы тоже, прихватив одеяла и продукты, вместе с Савтой пошли к одной из соседок на второй этаж. С каждой минутой огонь становился все сильнее и сильнее, настоящая симфония разрушения обрушилась на квартал.

Мы, конечно, знали, что с военной точки зрения положение Старого города хуже, чем других частей Иерусалима, но в то воскресенье мы буквально почувствовали, что ад разверзся у наших ног. Враги нападали одновременно со всех сторон, используя все имевшееся в их распоряжении оружие.

Все давно уже понимали, что скоро разразится война, но, конечно, никто не представлял себе, каким яростным будет сражение. Взрослые, казалось, были так же напуганы, как и дети. Только к полудню огонь начал стихать.

— Ну что ж, пока все кончилось, — сказал Аба. — Давайте вернемся домой.

— Ничего не кончилось и не кончится так скоро, — решительно возразила Има. — Боюсь, что мы должны быть готовы оставаться здесь не один день.

Но время шло, а стрельба не возобновлялась. Аба стал надевать шляпу.

— Ты куда? — спросили мы.

— Иду в контору, узнать, что надо делать. Я уверен, что меня ждет масса работы.

— Аба, пожалуйста, не ходи, — умоляла Наоми.

— Но я ведь должен.

— Если б у тебя хотя бы была стальная каска.

— Она права, — сказала Има. — Может быть, тебе могут выдать каску?

Аба рассмеялся:

— Ты думаешь, у нас такой большой запас касок?

Он ушел, и тут Наоми зарыдала. Женщины собрались вокруг нас. Все пытались успокоить ее, но без толку. Она плакала безостановочно. Наконец Савта сказала, что, чем плакать, лучше бы помолиться. Все с радостью последовали ее совету и стали истово читать Теилим. Савта даже мне дала маленькую книжечку Теилим и показала, что читать вместе со всеми.

В это время в дверях появилась молоденькая девушка, явно вне себя от горя. Это была Сара. В руках она держала несколько консервных банок и спичечных коробков.

— Пустых жестянок! Спичек! — с трудом выговорила девушка сквозь слезы.

— Зачем? Для чего? — удивились мы.

— Банки... — Сара поперхнулась на полуслове, и слезы градом покатились по ее щекам. Прекрасные длинные черные косы разметались по плечам.

— Что стряслось? — спросила одна из женщин.

— Йоси, — ответил кто-то, — Йоси, ее жених, убит на посту сегодня утром.

Мы тихонько собрали все имевшиеся в доме банки и спички и отдали их Саре. Та объяснила, что из банок

можно делать ручные фанаты, поэтому мы должны их сохранять. Она попросила, чтобы по возможности мы принесли завтра гвоздей и шурупов. Собрав свои трофеи, девушка пошла в соседнюю квартиру.

Итак, Йоси убит. Йоси, молодой, энергичный командир, ловкий и быстрый, как кошка. Это он так часто учил военному делу своих парней, а мы наблюдали за ними. И вот он погиб на своем посту в первый же день войны. А Сара продолжает выполнять свои обязанности. Какая сильная и мужественная девушка! Когда я вырасту, я тоже буду помогать своей стране.

А как здорово, что из банок можно делать гранаты! Мы, дети, тут же взялись за работу. Следующий раз Саре не придется ждать, пока соберут жестянки. Мы приготовили большую картонную коробку и предупредили всех, что в нее надо складывать банки.

Вечером пришел Аба. Он принес из дома матрас и разместил его в уголке квартиры, где мы остались на ночь. Разложив одеяла, все приготовились ко сну.

Папин завет

Понедельник, 8 ияра, который мне не забыть никогда.

Мы по-прежнему все вместе теснились в однокомнатной квартире соседей. Здесь собралось несколько семей, и каждая жила в своем уголке. Со всех сторона на Еврейский квартал обрушивались пули и тяжелые снаряды. С пятницы мы были полностью отрезаны от всего мира и не имели ни малейшего понятия о том, что там происходит. Настроение было ужасное, все прекрасно понимали, как мало у нас солдат и как плохо они вооружены.

Вдруг в наш двор ворвалась толпа мужчин, женщин и детей с окраинной улицы. Из их истерических выкриков мы не сразу поняли, что произошло страшное: арабы атаковали дорогу в Еврейский квартал. Женщины с младенцами на руках рыдали душераздирающими голосами.

— Я своими глазами видела их ножи!

— Что вы сидите здесь? Бегите, бегите! Они скоро придут и всех нас перережут!

Округа мгновенно заполнилась толпами беженцев. Панические крики слышались со всех сторон:

— Банды! Банды убийц! Они вооружены! Они убьют всех, кто не успеет убежать!

Схватив первые попавшиеся под руку продукты и вещи, взрослые и дети присоединялись к бегущей толпе. Волны людей прокатывались по огромному двору, нагнетая массовую истерию, всеобщий порыв безоглядно бежать от арабских убийц.

Паника — явление заразительное. Мгновенно все дома опустели. Има подхватила братишку и корзинку с едой, Аба взял на плечи Рути, и мы побежали вместе со всеми. Перед нами, расталкивая и распихивая друг друга, неслись сотни охваченных паникой людей — словно стадо овец, спасающихся от стаи кровожадных волков. Поток досмер-ти перепуганных людей устремился к окраине квартала, достиг последних домов... и в растерянности остановился. Перекрывая человеческий шум и гам, над головами раздалось гудение снаряда.

— Стойте! Стойте! — послышались отдельные голоса. — Вы бежите прямо под огонь мортир с Масличной горы!

Послышались крики отчаяния:

— Мы окружены! Мы в западне!

Впереди — изрыгающие огонь мортиры, позади — банды арабов, и со всех сторон — снайперы. На этот раз чуда не произошло, море врагов не расступилось перед нами. Спасения не было. Первые попытались отступить, вызывая всеобщую давку и смятение.

— Нельзя бежать ни вперед, ни назад! Надо оставаться здесь и прятаться в домах, — передавалось из уст в уста чье-то указание.

Люди мгновенно бросились к соседним домам, срывая двери с петель и выкидывая мебель, чтобы освободить место для себя. Мы тоже втолкнулись в какое-то битком набитое помещение.

Не помню, была ли то квартира или синагога, но, едва переступив порог, мужчины сбились к одной стене, женщины — к противоположной, и все стали молиться. В глазах взрослых людей читался отчаянный страх смерти. Глядя на всхлипывающих мужчин, на их дрожащие тела, на рыдающих женщин и вопящих детей, я тоже не могла не расплакаться.

Има протянула нам с Наоми сидуры. Хотя был месяц ияр (май), люди читали молитвы Ямим нораим (Дней Трепета).

— Отец наш, Царь наш, разорви цепи зла, — вслух молились мужчины, а женщины со слезами повторяли их слова.

— Отец наш, Царь наш, яви милость к нам, к нашим детям, к нашим младенцам.

— Отец наш, Царь наш, сделай так ради тех, кто был убит во славу Твоего Священного Имени.

— Отец наш, Царь наш, отомсти за кровь Твоих убитых рабов.

Я истово молилась, а перед глазами проносились страшные видения: убитые люди, потоком хлещущая кровь. Я оглянулась на дверь. Что это за звуки доносятся с улицы? Пришли уже наши убийцы? Я задрожала с ног до головы.

Голоса звучали все громче. Мужчины молились так, словно стремились пробиться через небесные врата. Казалось, молитва разрывает их сердца.

— Что это? — спросила я, замерев от страха.

— Покаяние, — ответила одна из женщин. — Покаяние перед смертью.

Я попросила, чтобы кто-нибудь показал мне нужное место в сидуре, но вместо букв у меня перед глазами плясали какие-то черные пятна.

— Мы творили зло, нам недоставало веры, наши уста исторгали богохульственные речи, — выкрикивали молящиеся, и вместе со всеми я кричала и била себя в грудь.

— За грехи, совершенные перед Тобой невольно, и за греховное непочтение к нашим родителям и учителям...

Покаяние окончилось. В невыразимом отчаянии ожидали мы ужасного конца.

Аба жестом подозвал нас с Наоми и отвел в уголок двора. Лицо его было печально и серьезно.

— Я должен поговорить с вами, — сказал он. — Есть вопросы, в которых отец просто обязан руководить своими детьми. Вы мои старшие дочери. Я должен раскрыть перед вами свое сердце. Скоро сюда явятся банды арабов. Не в первый раз еврейская кровь прольется на эту землю. Кто знает, какая нас ждет судьба? Может быть, случится чудо, и они сжалятся над женщинами и детьми. Но мужчины, несомненно, будут убиты.

— Аба, Аба! — закричали мы, не в силах сдержать слезы. — Не говори так!

Има, выйдя вслед за нами во двор и услышав папины последние слова, запротестовала:

— Шломо, не надо, пожалуйста, перестань!

Аба не обратил на ее слова никакого внимания. Одной рукой он взял за руку меня, другой — Наоми. Я посмотрела прямо в его сине-зеленые глаза. Они были прозрачны, как море, и смотрели в дальние дали, куда-то за грань нашего времени и пространства.

— Никто не знает, чему суждено случиться, — продолжал отец. — Никому не ведомо, чья жизнь будет спасена, а чья — нет. Но я хочу, чтобы вы осознали раз и навсегда, что самое главное в жизни — это Тора. Ничто в этом мире не имеет настоящей ценности, кроме Торы. Когда вы вырастете и вам настанет время выходить замуж, вспомните мои слова! И если вам представится выбор между мужчиной, обладающим богатством, светской ученостью, почетом, положением в обществе, и человеком, обладающим Торой, что вы выберете?

— Тору, Тору! — обещали мы дрожащими голосами.

— Берегите своих сестер, и когда они вырастут, именно вы должны будете передать им мой завет. Позаботьтесь, чтобы они тоже выбрали себе в мужья талмидей ха-хамим — ученых богобоязненных мужчин, превыше всего на свете ценящих Тору.

И, наконец, ваш маленький брат. Если Б-гу будет угодно, чтобы меня не было больше с вами, помните, что моим самым заветным желанием было, чтобы он вырос тал-мид хахамом — ученым знатоком Торы. Вы должны будете занять мое место.

Несколько долгих минут стояли мы во дворе и плакали, плакали до тех пор, пока не иссякли силы даже для слез. Аба отвел нас в ближайшую квартиру. Здесь комната тоже полна была людей, громко молившихся и проливавших слезы. Мы снова открыли наши Теилим и стали молиться.

Вдруг в комнату вошел высокий солдат-еврей, одетый в форму цвета хаки, с винтовкой за спиной и патронташем через плечо. Он свистнул и попросил тишины. Все глаза повернулись в его сторону. Люди постепенно успокоились и приготовились выслушать новости.

— Наши вооруженные силы успешно отбивают все атаки противника, и вскоре мы вышвырнем врага из Еврейского квартала, — произнес он. — Как только будет объявлено об окончании операции, просим всех жителей вернуться к себе домой.

— Домой! — закричала коренастая низенькая женщина злым и насмешливым голосом, подходя к солдату и грозя ему кулаком.

— Кто ты такой, чтобы учить нас, что нам делать? — завопил мужчина в черной шляпе.

— Не верьте ему! — послышались голоса со всех сторон.

— Ни за что не пойдем домой! — визжала низенькая женщина. — Мы не хотим, чтобы нас перерезали.

— Тихо! Слушайте меня! — закричал солдат, и лицо его покраснело от гнева. Вены на лбу вздулись, как веревки, вот-вот лопнут.

— Слушайте! — повторил он, стараясь перекрыть своим голосом безобразный галдеж. — Прошли те дни, когда нас могли перерезать, а мы даже не в силах были защищаться. Теперь у нас есть армия. Пора уже понять это.

— Армия! — горько рассмеялась женщина. — Горстка детей и желторотых юнцов. И это ты называешь армией?

— Детские игры, — согласились вокруг. — Это все детские игры.

— А оружие? Ха-ха-ха! — истерически расхохотался мужчина в черной шляпе. — Игрушки, вот что это такое! Неужели вы и впрямь думаете, что несколько мальчиков с этими вашими игрушками в руках могут остановить арабские банды?

Тут в комнату вошли еще две девушки.

— Арабы изгнаны из квартала. Наши бойцы перекрыли дорогу, ведущую сюда со стороны шука.

Вздох облегчения пронесся по толпе.

— А теперь идите по домам. По домам! — громко приказал высокий солдат.

Никто не тронулся с места. Солдат поднял винтовку, прицелился в потолок и положил палец на спусковой крючок.

— Если вы не пойдете по домам, я буду стрелять, — пригрозил он.

После этих слов часть людей вышла из комнаты и стала подниматься по лестнице к Батей Махасэ. Но остальные продолжали стоять на месте. Все, кто жил далеко от Батей Махасэ — на улице Хабада или на шоссе, ведущем в Еврейский квартал, не пожелали возвращаться домой. Аба с Имой взяли малышей, собрали наши пожитки, и мы вернулись в Батей Махасэ. Но в свою квартиру не пошли, да и к соседям на второй этаж заходить не стали. Некоторое время мы бесцельно слонялись по двору, не зная, куда приткнуться.

Потом одна пожилая пара пригласила нас в свою квартиру на первом этаже. Там уже расположились несколько семей, усевшись на одеялах, постеленных на полу. Хозяева пускали к себе всех желающих, превратив свою однокомнатную квартиру в настоящее убежище. Мы воспользовались их приглашением и вскоре уже спали на полу в этом гостеприимном доме.

Под огнем

На следующее утро никто не пошел в шул. Все молились по домам. О том, чтобы выйти на улицу, не могло быть и речи, потому что со всех сторон на Еврейский квартал обрушивались снаряды и пули. Хозяйка квартиры любезно разрешила нам пользоваться кухней и обеспечила всех горячей водой.

Вдруг совершенно неожиданно в квартиру ворвались Эстер и Лея со своим маленьким братом, все трое бледные и дрожащие. Вслед на ними несколько женщин силком приволокли со двора их мать. Она пронзительно кричала и порывалась выбежать обратно.

— Что случилось? Что случилось? — спрашивали все.

— Снаряд! У нас в квартире разорвался снаряд. Вся стена обрушилась. Мой муж убит! — причитала мать.

— Нет, мамочка, нет, — успокаивала ее Эстер. — Он только ранен, тяжело ранен. Он в больнице. Мириам тоже ранена.

Но мать никак не могла взять себя в руки.

— Я хочу его видеть! — кричала она.

— Сейчас нельзя выходить, — пытались урезонить ее женщины, не выпуская из комнаты. Соседи дали бедняжке воды и усадили ее в кресло, но все равно она вновь и вновь порывалась вскочить и уйти. Девочки сидели с нами. Лея побледнела, как смерть, она не плакала и не разговаривала, просто замерла, уставившись в одну точку. Эстер бормотала себе под нос:

— Не знаю, как... Просто чудо... как мы добрались сюда под всеми этими снарядами... чудо... чудо...

Одна из женщин брызнула Лее в лицо водой, другая дала девочкам напиться, третья взяла малыша на колени. Постепенно все стали приходить в себя. Дети вернулись к своим играм. Старик-хозяин уснул на одной из кроватей.

Жизнь сложилась так, что с семьей Эйзенов нам суждено было неразлучно провести все оставшиеся дни войны. Вот их сын Меир и обратился ко мне:

— Ты видела когда-нибудь, чтобы человек спал с открытым ртом?

Он показал на хозяина квартиры и громко засмеялся. Тот действительно спал с открытым ртом и громко храпел при этом.

— Нет, не видела, — сердито ответила я. — Но, может, так спят старики. А что, ты считаешь, что сейчас подходящее время для насмешек?

— Почему бы и нет? — вмешалась его старшая сестра Шошана. — Если мы не будем хоть немного смеяться, то умрем от напряжения и тревоги.

— Что-то никто еще не умер от тревоги, — сказала я.

— Умирают от бомб и снарядов.

— А вот и нет, — заявила Шошана. — Можно погибнуть и от гранаты.

— Или от шрапнели, — добавил Меир.

— Вот мою сестру и ранило шрапнелью, — вступила Эстер.

— А моего папу — снарядом, — включилась в разговор Лея, которая до этой минуты упорно молчала. — Папу... снарядом... Он тяжело ранен, он в больнице.

И опять тишина. Мы все с сочувствием поглядывали на Лею. Она опустила глаза. Меир продолжил разговор:

— А еще можно погибнуть от шальной пули, — сообщил он.

— Что это такое? — поинтересовалась я.

— Ну знаешь, это такая пуля, которая летит куда попало, в общем, выпущенная по ошибке.

— Ничего-то ты не понимаешь, — возразила Шошана.

- Шальная пуля — это... Ну, представь себе, что где-ни-будь там, за домами, засел снайпер. Он видит нашего солдата на посту, прицеливается и... И вот он стреляет. Пуля вылетает из винтовки и летит прямо в голову нашему солдату. Но вдруг посреди дороги она меняет направление и летит куда придется, все дальше и дальше от цели, и в конце концов попадает в кого-то и убивает его.

— И он умирает, хотя в него никто и не стрелял?

— Вот именно!

— Ужас какой! — воскликнула я.

— Сам снайпер еще страшнее, чем его пули, — вздохнула Наоми.

— А кто такой снайпер? — поинтересовался Меир.

— Это араб, который сидит далеко отсюда, держит винтовку и следит за нами, — разъяснила Наоми. — У него глаза, как у орла.

— Да, у снайпера очень острые глаза. Он никогда не промажет, — добавила Шошана. — Если он видит тебя, то целится прямо в голову.

— Нельзя так говорить, — запротестовала Наоми. — Вот накличешь сатана своими разговорами.

Обстрел, который все время громыхал в отдалении, вынуждая нас выкрикивать фразы, неожиданно прекратился. И тогда в тишине раздался голос из громкоговорителя.

— Сдавайтесь! Сдавайтесь! Неужели вы все хотите умереть? Сдавайтесь немедленно, пока мы вас всех не перебили.

Они снова и снова повторяли свое воззвание. А потом на нас опять обрушился поток снарядов и застучали пулеметные очереди. Мы словно вросли в пол, сидели молча, не играли. Кто знает, где сейчас враги? Дошли уже до нашего пустыря? И хотя громкоговоритель больше не включался, страшные слова снова раз за разом звенели в наших ушах:

— Сдавайтесь, и тогда мы не убьем вас!

Дрожь пробегала у меня по спине, руки тряслись. Еще вчера мы бежали, бежали от наших врагов, но оказалось, что атаку можно отбить. А теперь наши враги снова угрожают нам. Перед моими глазами встали торговцы — арабы с шука, какими они были, когда мы с Имой пошли за покупками в последний раз. Какой ненавистью горели их черные глаза, как выразительно проводили они рукой по горлу:

— Мы вас всех перережем ... Всех перережем!

Прорыв с горы Сион

Небольшой перерыв в бомбардировках. Аба пошел распределять продукты, а Сара явилась за пустыми жестянками. Едва она вошла в квартиру, как на нее обрушился град вопросов. Всем хотелось знать, что происходит на улице. Но Сара отвечала весьма неохотно. Гораздо разговорчивее оказался зашедший попозже боец отряда гражданской самообороны.

Итак, больница переполнена ранеными солдатами и жителями района. Есть и убитые. Вчера все население ушло с окраинных улиц, и теперь эти люди собрались в основном в сефардских синагогах и в ешиве Шаар Ашамаим. А тем временем солдаты мужественно обороняют каждый дом, каждый укрепленный пункт в оставшейся части квартала. Ситуация сложилась неблагоприятная.

— Ашем поможет нам, — вздохнул боец и пошел выполнять свои обязанности.

Взрослые завели разговор про Машиаха. У детей тоже беседа переключилась на эту серьезную тему.

— Когда еврейский народ переживает такие несчастья — это верный признак приближения Машиаха.

— А может быть, это война Гога и Магога? — предположила Шошана.

— Нет, — ответила Наоми. — Но это определенно муки, связанные с рождением Машиаха. Мой отец говорит, что он придет уже очень скоро.

— Откуда он придет? — спросил Меир.

— Может быть, с горы Сион? — предположила Шошана.

— В пророчествах сказано, что Машиах явится верхом на осле, — сказала Эстер.

— Как же тогда он может спуститься с горы Сион? — удивился Меир.

— Мы не знаем, — ответила Наоми. — Б-г обещал прислать нам Спасителя, и уж Он-то знает, как выполнить Свое обещание.

— Может быть, он прилетит на самолете, — объявил Меир. — Я слышал, что разровняли наш пустырь, чтобы там могли садиться самолеты.

В среду утром нас ожидала великая радость. Ночью прибыли подкрепления. Нашим удалось прорваться через Сионские ворота, в квартал пришли новые солдаты и была доставлена партия оружия.

Новость мгновенно распространилась от дома к дому, люди выходили на улицу приветствовать прибывших.

— Мы спасены! — кричали они. — Дорога освобождена! Блокада прорвана!

Но пули снайперов быстро загнали всех обратно в укрытие. Аба мерил шагами комнату и восклицал:

— Какое счастье! Какое мужество! Какая храбрость!

Когда первое волнение улеглось, он подсел к нам с Наоми:

— В своих комментариях к Торе Ибн Эзра утверждает, что поколению, вышедшему из Египетского плена, суждено было умереть в пустыне, потому что это было поколение, боявшееся своих хозяев. Даже если бы это поколение дошло до Эрец Исраэль, оно неспособно было бы бороться с семью ханаанскими племенами и занять эту страну. Только люди, родившиеся в пустыне, а значит, рожденные свободными, могли стать бесстрашными воинами, и потому Ашем избрал именно их для покорения Эрец Исраэль.

Мы, евреи, пережившие столько погромов, подобны поколению, вышедшему из Египта. Иностранцы так долго правили нами, что мы готовы подчиняться иноземным господам просто по привычке. Не мы принесем свободу своему народу. Нет, новое поколение, которое не знало страха, будет первым свободным поколением.

Все сильнее становилась пальба, все чаще пролетали снаряды. Но все равно настроение у нас было приподнятым. Лишь позже мы осознали, что это воодушевление было преждевременным. Освобождение еще не настало. Прорвавшимся частям действительно удалось доставить значительное количество оружия и боеприпасов, но после этого солдаты вернулись в город, оставив у нас лишь небольшой отряд немолодых и неопытных бойцов. Хуже всего было то, что они не в силах были контролировать дорогу через Сионские ворота. Блокада опять замкнулась. Мы снова были окружены и отрезаны от внешнего мира.

Арабский Легион

На следующий день какая-то девчушка в панике вбежала в наш дом.

— Здесь Легион! Здесь Легион! — кричала она.

— Что-что? — не поняли мы.

— Армия, вся армия! Иорданский Легион. Мы видели их на Масличной горе. Там стоят их бронемашины с тяжелой артиллерией и...

— Ты что тут сеешь панику? — обрушился на девочку один из бойцов гражданской самообороны. Она смущенно отступила к стене.

— А что... что такое тяжелая артиллерия? — по своей детской непосредственности поинтересовался Меир.

Увы, не было нужды отвечать ему. Ответом послужили оглушительный шум и последовавший за ним сильный взрыв. Все застыли в ужасе. Тут же последовал очередной взрыв.

Вдруг в комнату ворвались беженцы из домов, соседствовавших с ешивой Порат Йосэф.

— Арабы идут! — кричали они. — Арабы захватили Порат Иосэф\

Опять началась паника. Завыли женщины, заплакали дети. Только Савта не поддалась панике. По своему обыкновению она открыла маленькую книжечку Теилим и стала молиться.

Через час явился гонец с утешительной вестью: наши войска опять контролируют положение. Появление Арабского Легиона стало поворотным пунктом в ходе войны. Бомбардировки теперь практически не прекращались. Было ясно, что мы вынуждены противостоять хорошо организованной военной силе, которую отнюдь не беспокоит, какую часть своего арсенала предстоит "израсходовать". Теперь нас атаковали не разрозненные банды, периодически нападавшие с разных сторон. Это были прекрасно спланированные операции, тщательно проводимые сильным и серьезным противником. Как только появился Арабский Легион, был захвачен Порат Йосэф, а теперь и больница Мисгав Ладах находилась под серьезной угрозой.

Шабат прошел спокойно. Во второй половине дня нас навестил раби Оренштейн с женой. Бомбардировки вынудили их покинуть свой дом на окраине Еврейского квартала и переселиться в наш район, в одну из квартир на первом этаже.

Раби Оренштейн был выдающейся личностью и всеми уважаемым человеком. Он являлся раввином Котеля и возглавлял комитет, руководившей всей жизнью в Еврейском квартале. Членом этого комитета был и мой отец.

Пока раби Оренштейн беседовал с Абой, я внимательно его разглядывала. Длинная белая борода широкой волной стекала ему на грудь, а доброе лицо прекрасно гармонировало с приятным звучанием голоса. В это время жена раби Оренштейна разговаривала с Имой. Когда ее муж собрался уходить, она тепло распрощалась с мамой, обе женщины явно старались подбодрить друг друга.

А в воскресенье днем вошел сосед, белый, как мел, и сказал:

— Горе, страшное горе постигло нас. Раби Оренштейн

и...

Голос его прервался, он был не в силах закончить фразу. Его усадили, и он с трудом прошептал:

— Раби с супругой убиты снарядом!

Неужели это может быть правдой? Нет-нет, немыслимо! Ведь еще вчера они сидели здесь и разговаривали с нами.

— Да будет благословен Судья праведный, — все невольно произнесли слова благословения, которое принято произносить, услышав о чьей-то смерти.

— Как это случилось? — послышался скорбный вопрос.

— Сегодня утром у входа в квартиру, где они остановились, разорвался снаряд. Раби мыл руки около дверей, его убило сразу же. А жену его ранило залетевшей в комнату шрапнелью. Она вскоре скончалась в больнице.

Все примолкли. Мы глубоко скорбели по этим людям, и понятно, что настроение у нас совсем упало.

Так началась вторая неделя боев. "Отдохнув" во время шабата, арабы затеяли яростную атаку, обрушив на нас сотни снарядов и тысячи пуль. До сих пор не понимаю, как сумели мы пережить эти дни, более того, сохранять видимость более или менее обычного существования: пили, ели, спали. Не представляю себе, как моя мать и другие женщины умудрялись в таких условиях ухаживать за младенцами.

Как сейчас вижу Савту, спокойно читающую свои Теплим. Ни разу не потеряла она присутствия духа. Ее пример успокаивающе действовал и на всех нас. Рано утром, пока еще не начался обстрел, она выбегала во двор, чтобы набрать воды из колодца. Каждый такой выход на улицу был чрезвычайно рискованным. Одна из женщин так и погибла от пули снайпера, держа в руках кувшин с водой. Но без воды ведь не обойдешься. И когда запас ее подходил к концу, Савта спокойно шла к колодцу. И не оглядывалась, как другие, ежесекундно через плечо в смертельном страхе, что обстрел, Б-же сохрани, начнется раньше обычного.

Аба тоже часто выходил из дома. В короткие перерывы между обстрелами он бегал по разным делам. И каждый раз, когда он уходил, Наоми горько рыдала. Соседи изо всех сил старались утешить и успокоить ее. А если им это не удавалось, Има говорила:

— Оставьте ее, пусть плачет. Кто знает? Может, благодаря этим детским слезам, ее отец благополучно вернется домой.

Тогда Наоми оставляли в покое, и все мы плакали вместе с ней.

Эвакуация больницы

Мы по-прежнему жпли у гостеприимной пожилой пары на первом этаже дома в Батей Махасэ, но их однокомнатная квартира становилась все более тесной, потому что постоянно прибывали новые семьи, принося печальные известия о захвате арабами новых домов и улиц.

Петля затягивалась. За стеной рвались бесчисленные снаряды, тяжелая артиллерия не прекращала своей разрушительной работы. Во все стороны разлетались камни, воздух стал плотным от дыма и пыли. Наша пожилая хозяйка бегала от одного из своих "гостей" к другому и в отчаянии всплескивала руками, не переставая повторять:

— Что же это будет? Что будет? Пожалуйста, присаживайтесь, постарайтесь найти себе место.

Через час-другой обстрел приостанавливался, старик-хозяин засыпал, а громкоговоритель вновь и вновь призывал нас сдаться.

Меир совсем пал духом.

— Как надо каяться перед смертью? — спросил он у своей сестры.

— Почему ты спрашиваешь об этом?

— Потому что... Потому что умерло уже столько людей. Кто знает? Может быть, уже совсем скоро арабы захватят весь Еврейский квартал.

— Не смей говорить так! — резко ответила Шошана.

— Нет, буду, буду! Я должен прочитать покаяние.

— Знаешь что, — сказала Шошана, — а разве ты не произносил покаяние в тот день, когда мы бежали отсюда?

— Произносил, конечно.

— Тогда оно действительно и сейчас и дальше тоже будет действительно, и этого вполне достаточно.

— Шошана права, — согласилась Наоми. — Да и вообще мы не собираемся умирать.

— Разве вы не слышите, что они вопят в свой громкоговоритель?

— Ашем не допустит ничего подобного. Все будет хорошо. Может быть, подойдут новые подкрепления.

В этот момент, прямо посреди разговора, в комнату, прихрамывая, вошли несколько наспех перевязанных солдат.

— Раненые! — выдохнула я.

Перепуганный хозяин вскочил с постели, и его место тотчас же занял один из раненых бойцов.

— Куда вы идете? Дом и так уже битком набит, — пыталась протестовать хозяйка.

Но раненые продолжали идти непрерывным потоком. Некоторых втаскивали на носилках и укладывали на пол или на кровать. Ходячие сами отыскивали себе какой-ни-будь уголок. Тут же появился доктор со своими инструментами и медсестра в белом халате.

— Что случилось? — спрашивали все мы.

— Эвакуировалась больница Мисгав Ладах, — пояснила медсестра. — Прошлую ночь все мы провели в одной квартире. Невозможно было находиться в такой тесноте, и вот мы отправились искать другое укрытие.

Несколько семей тут же решили уйти из квартиры. Иеудит расплакалась. Она тянула Иму за руку и просилась наружу.

— Кровь! Кровь! — истерично кричала она, пытаясь выбежать во двор. Маме пришлось силой удерживать ее, чтобы она не выскочила прямо под пули.

— Что же теперь будет с нами? — Има повернулась к А бе. — Что мы будем делать? Куда нам идти?

Заплакала Наоми, за ней следом я. Однокомнатная квартира превратилась в переполненный госпиталь, для здоровых тут уже не оставалось места. Аба отправился искать для нас новое прибежище, а мы тихонько дожидались его, прижавшись к стенкам, чтобы занимать как можно меньше места.

Один из тяжело раненых кричал от боли. Я повернулась к нему. Это был Цион, тот самый парень, которого ранило в коленку несколько месяцев назад, во время учений на нашем пустыре. Теперь он был ранен в живот,

рана кровоточила, бледное лицо исказилось от боли. Плача, как ребенок, он звал сестру.

— Сделайте мне ... Пожалуйста, сделайте мне ... Ой-е-ей!

Медсестра подошла к нему и в отчаянии закрыла лицо руками.

— У меня больше ничего нет, — сказала она и залилась слезами.

— Чего у нее нет? — шепотом спросил Меир у своей сестры.

— Я думаю, у нее больше нет морфия, чтобы сделать обезболивающий укол. У них кончились лекарства.

Нас потряс вид раненых. У некоторых были перевязаны головы, руки или ноги. Другим вообще даже нечем было сделать перевязку. Некоторые громко вскрикивали. Один парень с ампутированной ногой пытался подбодрить Циона:

— Я тоже ранен, и мне тоже больно. Но я стараюсь держаться. Постарайся и ты, самому же будет легче.

Вернулся Аба.

— Я нашел место, — сообщил он.

Има тут же собрала вещи. Вместе с семьей Эйзенов мы, пригнувшись, перебежали через двор и очутились в расположенном напротив складе.

В затхлой кладовой

Аба провел нас по длинному коридору. С одной стороны была толстая и высокая каменная стена. Многочисленные двери в противоположной стене вели в маленькие складские помещения. Большинство из них уже было "заселено". Мы с Эйзенами пробрались в свободную кладовую. В комнате не было окон, резко пахло плесенью. Постепенно глаза привыкли к темноте, и я смогла различить две широких деревянных полки на противоположной стене. Все покрывал толстый слой пыли, а с потолка свисала огромная паутина. Явно никто не входил годами в эту заплесневевшую кладовую. Тем не менее мы были счастливы, что нашли спокойное, хорошо защищенное убежище.

Усевшись на пол, мы вслушивались в доносившиеся с улицы разрывы. Враг был так близко, что мы отчетливо слышали сначала выстрел из мортиры, а затем свист рассекающего воздух снаряда. Долгие и беспокойные часы проводили мы, гадая, где же упадут и разорвутся снаряды.

— Этот — на нашем пустыре.

— А вот этот — в доме напротив.

Свои предположения мы строили на основе продолжительности полета снарядов. А потом раздавался оглушительный взрыв, грохот обрушивающихся стен, падающих и разлетающихся во все стороны камней.

И снова: бум-м!

— Опять снаряд! — кричали мы и, затаив дыхание, слушали, как он со свистом летит по воздуху.

— Ай! — визжали мы. — Он разорвется у нас над головой !

Но, благодарение Б-гу, снаряд пролетал мимо и взрывался где-то на другом конце Батей Махасэ. Вокруг раздавался стук и грохот падающих камней.

Да, нас обложили со всех сторон. Артиллерия, пушки, винтовки, пулеметы. Поток свинца лился отовсюду. Каждую минуту рушилась еще какая-нибудь стена, превращаясь в груду каменных обломков. И, даже заткнув угли, мы не могли бы заглушить этих ясных и отчетливо угрожающих звуков.

В среду, на тридцать первый день счета Омера, стрельба стихла, и Абу позвали помочь хоронить мертвых. В стенах Старого города нет кладбища, но еще в самом начале войны, когда стало ясно, что кольцо блокады замкнулось и прорвать его в ближайшем будущем не удастся, раввины дали разрешение на временные захоронения в самом Старом городе.

В воскресенье, в первый день войны, возле ешивы Шаар Ашамаим выкопали большую братскую могилу. В последние дни действия Британского мандата англичане уже не разрешали нам выносить мертвых из Старого города, и потому все погибшие или скончавшиеся в те несколько дней были захоронены в общей могиле с первыми жертвами войны.

А теперь там предстояло найти место успокоения всем тем, кто погиб в последние десять дней: раби Оренштейну с женой, Батьиному отцу, солдатам, убитым на боевом посту, детям, подстреленным снайперами, когда они несли записки от одного поста к другому.

Тела разместили бок о бок и покрыли досками, а на них уложили еще один ряд покойников. Десятки людей, жертвы этой ужасной войны, были захоронены так в Старом городе до той поры, когда с Б-жьей помощью удастся перенести их останки к месту последнего успокоения на Масличной горе.

Последний ломоть хлеба

Наступил вечер среды. Мы, дети, сидели в маленьких кладовых, а взрослые стояли в коридоре. В глазах их застыло отчаяние. Мало было всех прежних несчастий, так теперь вот кончился хлеб. Мы еще не проголодались по-настоящему, но через несколько часов у нас в животах заурчало. Накатила вялость. Взрослые не произносили не слова. А дети требовали:

— Хлеба! Мы хотим хлеба!

Из всех взрослых только двое мужчин поднялись с места. Это были глава семьи Эйзенов со светлой бородой и побелевшими от пыли пейсами и... мой Аба, который с самого начала войны нес тяжкое бремя общественной деятельности на благо всех жителей Еврейского квартала.

— Мы идем в пекарню, — заявили мужчины.

Наступила мертвая тишина, и в этой тишине наши

папы направились к дверям.

— Нет! Нет!!! — закричала Наоми.

Но Аба и Биньямин Эйзен уже вышли. Душераздирающие вопли моей сестры разносились по всему складу:

— Аба! Аба! — не переставала кричать она в невыразимой тревоге.

На этот раз никто не стал успокаивать ее. Сумеют ли мужчины добраться до пекарни? Удастся ли им вернуться назад?

Квартал сотрясали разрывы снарядов, но Наоми буквально перекрикивала грохот обстрела, разрушавшего наши дома и улицы. Мы понятия не имели, захвачена пекарня арабами или нет. Сердце мое было напряжено, словно готовый разорваться снаряд.

Аба! Аба! Почему они все отпустили тебя? Почему именно ты? Почему не пошел никто из них? Аба, Аба, я совсем не голодна. Я не хочу никакого хлеба. Я хочу только видеть тебя, живого и невредимого.

С тех пор, как папа ушел, каждая минута казалась мне вечностью. Пролетали все новые и новые снаряды. Когда же вернется мой отец?

— Г-споди, пожалуйста, защити его, — рвалась мольба из самых глубин моего сердца.

Вдруг послышались радостные крики. Вот они! Дошли! Слава Тебе, Г-споди! В это время во дворе поблизости разорвался снаряд.

Все выбежали навстречу мужчинам, каждый из которых тащил на спине огромный мешок. Ударил в ноздри потрясающий аромат свежих пит, у нас аж слюнки потекли. Мужчин окружили и чуть не затоптали.

— Встаньте в очередь! — закричал Аба, безуспешно пытаясь навести порядок. — Тот, кто не встанет в очередь, не получит ни крошки!

И он изо всех сил сжал руками горловину мешка.

Люди медленно выстроились в ряд. Аба достал из мешка и протянул первому из них две питы. Потом следующему, следующему... Мешок быстро опустел, а в очереди еще стояло, толкаясь и выкрикивая что-то, довольно много народу. Когда из мешка появлялась очередная пита, к ней сразу тянулись десятки рук.

Аба снова закричал:

— Здесь хватит всем!

Но людей охватила такая паника, что они не в состоянии были обратить внимание на его слова. Все понимали, что никто больше не будет рисковать жизнью, чтобы идти в пекарню и печь хлеб. И весьма вероятно, что через час-другой пекарня со всем запасом муки попадет в руки арабов.

Аба продолжал раздавать питот. Каждый хватал свою долю, как только она появлялась из мешка. Мешки уже опустели. Има, которой до сих пор не удавалось пробиться вперед, пыталась дотянуться до А бы.

— Ты ничего еще мне не дал! — звала она отца, задыхаясь, но шум и гам заглушали ее слова.

— Шломо, а мне! Дай и мне! Твои собственные дети тоже хотят есть! — она махала руками, пока Аба не заметил ее.

— Когда получат все, мы тоже возьмем свою долю, — сказал он, продолжая раздавать хлеб дикой и непокорной толпе. Страх голода почти превратил людей в животных.

Наконец напряжение спало. Има получила две своих питы (не больше!) и унесла их в нашу затхлую кладовку. Каждой из нас она дала по куску, и мы прочитали над хлебом наши молитвы. Малыши ели с жадностью, а что до меня, то куски свежей питы застревали у меня в горле, и я с трудом проглатывала хлеб, ради которого мой отец рисковал своей жизнью.

Подкрепления

Наступил четверг, Лаг баомер. Кто-то принес на склад новости... Плохие новости. Из всего Еврейского квартала только Батей Махасэ, сефардские синагоги и ешива Шаар Ашамаим по-прежнему оставались в наших руках. Продолжались бесконечные бомбардировки.

Кто-то крикнул:

— Только что во дворе убило рыжую женщину со второго этажа!

Хана, Рахель и вся их семья с трудом перебежали на склад из какой-то квартиры. Просто чудом снаряды обошли их, хотя Хана и была ранена в коленку шрапнелью. Сначала она заплакала, но вскоре успокоилась и стала сообщать всем ребятам последние известия.

Хотя в наших руках оставалась лишь небольшая часть Еврейского квартала, солдаты все еще продолжали сдерживать врага. Их было так мало, что раненые отказывались уходить со своих постов. У нас почти не осталось боеприпасов, а Арабский Легион продолжал наступать.

Положение действительно сложилось крайне угрожающее. Мы, дети, смотрели на взрослых в поисках защиты и утешения и не находили их. Все молча стояли или сидели на своих местах. Утешительные слова кончились. Все чувствовали гнетущую тяжесть на сердце. В запавших глазах стояло ужасающее, глубокое отчаяние. Грустные лица, опущенные плечи. Никто не разговаривал, потому что нечего было сказать.

Има дала нам ужин: питу с постным маслом и чесноком.

— Ты тоже поешь, — попросила я, но она отрицательно помотала головой, у нее не было аппетита. Да и откуда ему взяться в такое время? Мама сидела на полу, закрыв лицо руками, а завернутый в одеяло малыш лежал у нее на коленях. Еще несколько часов — и Еврейский квартал будет захвачен, и тогда...

Какой-то человек зашел с улицы. Все глаза повернулись в его сторону.

— Поговаривают о капитуляции, — объявил он.

— О капитуляции?

Все встрепенулись, и тут же разразился спор. Одни люди твердили:

— Уж лучше бы мы сдались, тогда б хоть выбрались отсюда живыми.

— Мы не можем страдать и дальше. Ведь положение совершенно безнадежно.

Другие возражали:

— Сдаться? После такой жестокой борьбы? После всех наших жертв? И теперь все потерять? Отдать арабам Старый город? Вообще прекратить борьбу после долгих месяцев бомбардировок, страданий, когда пролито уже столько крови? Нет, мы никогда не сдадим Еврейский квартал. Мы будем стоять до конца!

— Но зачем? Ради чего? Ведь все равно арабы захватят квартал. Так для чего же умирать?

— А где гарантия, что мы не погибнем, если сдадимся? Разве можно доверять арабам?

— Я надеюсь, что штаб согласится сдать квартал, — сказала Хана.

— Что ты говоришь? — переспросила ее сестра Ра-хель.

— Надеюсь, что штаб даст согласие на сдачу квартала.

— Да кто их спрашивал? Лишь бы только арабы приняли нашу капитуляцию.

— Где ваше мужество! — вспыхнула Наоми. — Вы хотите сдаться, а я не хочу.

— Ты хочешь умереть? — спросила Хана.

— Мы не можем отдать себя в руки арабов, они все равно обманут нас. Заявят, что принимают капитуляцию, а сами всадят нам нож в спину. Они всегда так делают.

Вошел боец гражданской самообороны.

— Мы будем сдаваться? — все задавали ему один и тот же вопрос.

— Нет. Нам обещали прислать из города подкрепление.

— Подкрепление?

— Да. Сегодня к ночи придет подкрепление.

Новость передавалась из уст в уста, будя погасшую было надежду. Мы так долго ждали... Мы так усердно молились... Если б только удалось продержаться до подхода подкреплений !

Мы с нетерпением ожидали наступления темноты, хотя в наших кладовых день почти не отличался от ночи.

— Аба, уже вечер? — спросила я.

Отец посмотрел на свои часы со светящимся циферблатом.

— Да, но они вряд ли придут до полуночи.

— А сколько же времени сейчас?

— Только семь.

Наши младшие сестренки заснули, лежа на полу.

— И вы тоже ложитесь спать, — велел Аба.

— Спать? Сейчас, когда в любую минуту могут подойти подкрепления? Ни за что! — заявила я.

— Ни за что, — подтвердила Наоми.

— Ложитесь спать, и немедленно, — приказал Аба. — Вам нужно выспаться, чтобы сохранить силы на завтра.

Мы вернулись в свою маленькую затхлую кладовую. Аба принес из коридора свечу и поставил ее на полу у стены. Двое детей из семьи Эйзенов лежали на деревянной полке, остальные спали на полу.

— Вы тоже ложитесь вдвоем на полку, — велела Има. — Вон вторая полка — пустая.

Наоми неохотно полезла на полку, но я продолжала протестовать.

— Я не хочу спать на полке. И потом, как мы узнаем, когда придут подкрепления.

Аба пообещал разбудить нас.

— Если они придут, — пробурчал он себе под нос, подсаживая меня на полку.

— Я никогда не спала в такой удобной кровати, — смеялась Шошана.

Меир задрал обе ноги на стенку, чтобы оставить сестре побольше места. Я легла на полку и тоже закинула вверх ноги, стараясь не ударить Наоми в живот. Широко раскрытыми глазами я смотрела в потолок, как искусно пауки плетут там гигантскую паутину. Ее ажурные и легкие конструкции, свисавшие с потолка, почему-то напоминали мне светильники, висевшие в синагоге Хурва.

— Узнать бы, сохранились ли они до сих пор, — с беспокойством думала я. — Может, снаряды разбили все на мелкие кусочки.

Большой комок пыли свалился с потолка, соринка попала мне в глаз Я моргала, моргала... Да, заснуть было трудно.

С полки напротив доносился храп. Неужели Шошана и Меир спят? Я посмотрела и поняла, что храпит Меир, изображая спящего старика. Он лежал с открытым ртом и довольно громко похрапывал. Но никто не обращал на это внимания, и он захрапел громче. Казалось, по-соседству кричит осел. Все сохраняли молчание.

— Какой он все-таки странный, — думала я. — Смеется и шутит даже тогда, когда сердце кровью обливается.

Я закрыла глаза и попыталась привести в порядок свои смятенные мысли. Вот мы собрались здесь: отцы, матери, подростки и совсем еще дети — собрались и ждем подкрепления. Малыши спят. Один мальчик храпит. В беспокойстве мерят шагами комнату мужчины. Летят снаряды. Кончается хлеб наш, пита. Арабы наступают. С ножами. Здесь Арабский Легион. Тяжелая артиллерия. Где же подкрепления? Как они смогут прорваться? Сдадимся ли мы? Да! Нет! Да! Нет!

Послышались шаги. В кладовую вошел Аба. Я села на своей полке:

— Ну что, пришли подкрепления?

— Пока нет.

— Сколько времени?

— Полночь. Ложись, малышка. Постарайся уснуть.

Я снова закрыла глаза. Вот еще бы и уши заткнуть, ведь мы почти оглохли в последние дни от непрекращающегося грохота. Все тело кажется разбитым. Вот постепенно исчезла паутина под потолком и перед глазами встала иная картина. Снова во дворе Батей Махасэ сияет солнце. Мы не заперты больше в темной и душной кладовой. Все мы вышли на улицу. Но в чем же дело? Почему так тихо? Не слышно больше взрывов. Стихли споры.

— Пришло подкрепление? — громко спросила я.

Никто не ответил.

— Подкрепления — где они? — повторила я. Ни слова, ни звука. Все спит, даже звуки уснули. Никто не слышит, никто не отвечает. Тишина, мертвая тишина кладбища. И вдруг — храп и голос из-под земли:

— Квартал сдан. Все мертвы. И я тоже мертв.

А голос, голос Меира!

Я постаралась сесть, но сон был сильнее меня. Я пыталась преодолеть его. Если бы только не засыпать... не умирать... не умирать, как все остальные.

— Под-креп-ле-ни-я, — пробовала я произнести по слогам, но голос не слушался, ни звука не вырвалось из парализованного сном горла. Я хотела поднять руку, шевельнуть ногой... Безуспешно, все тело онемело. Я прикована к земле.

Вдруг сильная боль в спине и шее. Что это? Подкованный ботинок? Кто-то пинает меня в шею и кричит:

— Сдавайся! Немедленно сдавайся!

— Нет, — кричу я. — Я не сдамся! Я не желаю сдаваться !

— Сдавайся, или я стреляю, — повторяет тот же голос.

— Кто ты?

— Я — легионер, — отвечает голос. — Мы захватили Еврейский квартал прошлой ночью. Если ты не сдашься, то умрешь, как и все остальные.

— Нет! — кричу я.

Выстрел. Странная жидкость течет по моему телу. Я лежу в море. Должно быть, это моя кровь течет, как вода. Все, конец...

— Г-споди, пожалуйста, не призывай мою душу. Я не хочу умирать, я хочу еще жить. Я хочу вырасти... родить детей... жить в государстве Израиль... Я не хочу, не хочу умирать! — кричу я изо всех сил.

— Шш-ш, тихо, Пуа, тише, — кто-то ласково гладит меня по лицу. Я открываю глаза и вижу Наоми, склонившуюся надо мной.

— Почему ты кричишь и плачешь?

— Легионер, — рыдаю я, — легионер. Он убил меня.

— Глупенькая, — смеется Наоми и снова гладит меня. — Нет тут никаких легионеров. И ничего с тобой не случилось.

— Случилось, случилось! — в панике кричу я. — Я вся в крови.

Я ощупываю свою одежду. Она насквозь мокрая.

— Это не кровь, — говорит Наоми. — Ты просто вспотела. Сегодня очень жарко. Тебе что-то приснилось.

— Приснилось? — не сразу смогла я осознать такую простую мысль. Ох, это было так страшно!

Я ощупала себя руками, чтобы убедиться, что цела.

— Где подкрепления?

— Все, нет подкреплений. Ночь прошла.

• • •

Подкрепления, которых мы так ждали, не смогли прорваться. Последняя надежда исчезла. Что теперь будет? Я пошла искать Абу и нашла его в коридоре. Глаза у папы были красные.

— Мы все еще ждем помощи? — спросила я.

— Нет, малышка, уже утро.

— Но я не хочу умирать! — выкрикнула я. — И не хочу, чтобы другие умирали.

— Я тоже не хочу, девочка, — сказал Аба, взяв меня на руки и целуя в щеку.

— Еврейский квартал сдан?

— Нет еще, но...

— Что же теперь будет?

Аба не ответил. Он молча смотрел на меня. Я огляделась. На всех лицах читался тот же вопрос. Кругом такие же усталые глаза, такие же разбитые сердца. Что теперь будем делать? Этот фатальный вопрос, словно глыба, навис над обитателями заплесневелой кладовой.

Капитуляция

Капитуляция. Сколько стыда и позора скрыто в этом слове. Оно сгибает спины, разбивает сердца, унижает душу.

Капитуляция. Прекращение огня. Конец кровопролития. Спасение из долины смерти. Жизнь. Неужели это все правда?

Если бы кто-нибудь две недели назад осмелился предположить такое, я бы испепелила его своим презрением. Но сегодня... сегодня простое желание выжить пересилило все остальные чувства.

— Ты должна жить! — кричала каждая клеточка моего тела. — Жить. Не умирать. Уйти из этих развалин. Довольно скрывалась ты в мрачной долине слез. В течение двух недель мы боролись за то, чтобы сохранить Еврейский квартал для евреев. И за эти две долгие недели район пядь за пядью был захвачен врагом. Он разрушался дом за домом, улица за улицей. Две недели он героически сопротивлялся, он не сдавался превосходящим силам противника. Но сегодня, сегодня Ашем явил Свою волю. Сегодня мы сдадимся. Мы уйдем, чтобы начать все сначала где-то на новом месте. Не здесь, не в Старом городе, но где-то еще в Эрец Исраэль.Так пожелал Г-сподь.

Наших ушей достигали разрозненные крупицы информации. Вот вбежала какая-то испуганная девчонка и, пробившись через толпу сидевших на полу взрослых и детей, объявила:

— Раввины вышли с белым флагом, но по ним открыли огонь.

— Арабы?

— Нет, наши солдаты. Они не хотят даже думать о сдаче. Они открыли стрельбу по раввинам и заставили тех вернуться.

— Какой ужас!

Через полчаса поступило новое сообщение: Агана дала согласие на капитуляцию. Раби Минцберг и раби Хазан снова вышли с белым флагом.

Вскоре было объявлено, что арабы прекратили огонь. Начались переговоры об условиях капитуляции.

Один за другим выходили мы из кладовых на свежий воздух. Мы шли медленно, осторожно, недоверчиво оглядываясь по сторонам, щурясь от ослепившего нас солнечного света. И мы терли уши, свои бедные уши, которые так привыкли к неумолчному грохоту канонады, что теперь заболели от охватившей нас тишины. Вновь и вновь сжимали мы головы руками. Да, все правда. Везде тихо. Все кончилось, не слышно больше разрывов. Прекратилась стрельба. Тишина. Нечего слушать, не на что смотреть. Настоящая тишина. Но, Б-же мой, какая тяжелая и гнетущая!

Люди выходили из своих укрытий, выбирались из-за мешков с песком, прикрывавших вход в их полуразрушенные квартиры, из переполненных синагог и темных кладовых. Все больше народу собиралось во дворе. Но что же это произошло с людьми? Их онемевшие за две недели ноги не хотят теперь ступать быстро. Все идут медленно и говорят тихо. Глаза у всех смотрят в землю, головы скорбно склонены. Молча глядим мы на руины наших домов и оплакиваем наших мертвых.

— Все жители должны быть выведены из квартала. Оружие сдано арабам. Солдаты берутся в качестве военнопленных.

Такой поступил приказ.

Все жители должны быть выведены? Куда? Люди бродили по двору Батей Махасэ, в последний раз оглядывая каждый камень. Сегодня мы расстаемся со святыми и древними местами, со Старым городом, где расположен Священный Храм. Уже много месяцев прошло с тех пор, как мы потеряли Котель Амаарави. Неужели мы потеряли его навсегда? Женщины и старики, никогда в жизни не покидавшие Старого города, сегодня в первый раз выйдут за его стены. Тут они родились, выросли и учились, тут женились и выходили замуж, растили детей и внуков... Увидят ли они когда-нибудь вновь эти места? Сегодня им приказано уходить, и на сердце у них глубокая скорбь и немая тяжесть.

Во дворе у колодца мы встретили Хаву. Она была молчалива. Да и что говорить? Все наши усилия оказались бесплодными, жертвы напрасными. Мы пытались защитить свой Старый город, оставаясь в нем. Мы выполнили свой долг. А теперь — теперь жертвы бессмысленны. Вот почему Хава, родившаяся в Старом городе, не произносила ни слова.

Подошла Хана. Она все еще прихрамывала на одну ногу. С ней была ее сестра Рахель. Присоединились Фрида и Яфале. У колодца собралась вся наша компания.

— Кто знает, куда нас отправляют? — спросил кто-то.

— В Катамон. Мы идем в Катамон, — ответила Хана, которая всегда знала последние новости.

— В Катамон?

— Да. Они отправляют нас туда.

— Здесь, во дворе, снарядом убило рыжую тетеньку, — сообщила Рахель тем, кто еще не знал об этом.

Фрида добавила:

— И отец Батьи Сафранович тоже погиб. Он храбро помогал солдатам нд посту и...

— И торговец вином умер от ран, — сказала Хана.

— Что? Умер? Когда? — встревожилась я, потому что Лея, его дочь, стояла тут же, прижавшись спиной к стене, с белым, как мел, лицом.

— Как? Твой папа умер? — спросила одна из девочек.

— Нет, он не умер, он тяжело ранен... Он только тяжело ранен.

Но правда стала ясна нам. Торговец вином умер. Никогда больше не увидим мы этого добродушного человека, не будем покупать конфеты в его лавке. Лавка не разрушена, она сохранилась и достанется арабам, и хозяин ее тоже останется здесь, мертвый, в их руках. Теперь Эстер и Лея сироты. Здесь, возле ешивы Шаар Ашамаим, останутся все мертвые, все, кто был убит, кого уже опустили в братскую могилу и кто еще не похоронен. Они не пойдут с нами в Катамон. Они останутся в Еврейском квартале.

Мимо прошли два солдата. Они тоже не пойдут с нами. Их возьмут в плен.

Солдаты повернулись и замедлили шаг.

— Вот колодец, — сказал один из них.

Мы отошли в сторонку. Один из солдат открыл крышку и заглянул вовнутрь.

— Все в порядке, — сказал он. — Бросай!

Они сняли с плеч винтовки и опустили их в колодец. Потом каждый отстегнул свой патронташ и отправил его следом.

— Что вы делаете?! — закричала я, поразившись до глубины души. Но они ничего не ответили. Лишь в горькой улыбке искривились их губы.

— Ваше оружие! Что вы наделали! И боеприпасы, такую драгоценность, — не могла успокоиться я.

— Шш-ш, — пыталась утихомирить меня Хава, — ты ничего не понимаешь. Они бросают оружие, чтобы оно не досталось врагам.

На дальнем конце двора появилось еще двое солдат. Они огляделись, быстро открыли другой колодец и бросили туда свое оружие. Не обращая внимания на Хавины успокоительные слова, я сломя голову бросилась искать папу с мамой. Мое сознание отказывалось воспринимать происходящее. Наши солдаты выбрасывают оружие! Драгоценное оружие, которое было так трудно заполучить, которое прятали с риском для жизни и которое тепррь можно носить открыто. И бесценные боеприпасы, которые так быстро кончаются, — они бросают их тоже! Кто же теперь защитит нас?

Маму с малышами я нашла возле склада.

— Има! — в возбуждении кричала я. — Солдаты! Они бросают оружие в колодцы!

— Все правильно, — ответила Има. — Они не хотят отдавать оружие арабам.

Но я никак не могла согласиться с этим.

— Мы ведь останемся тогда совсем без оружия!

— Это и называется "сдаваться", — ответила Има. — Если они не бросят оружие в колодцы, его придется сдать арабам.

— Сдаться... — недоверчиво повторила я. — Мы сдаемся...

Собираемся в путь

Во двор спустилась бабушка.

— Надо собираться в путь, — сказала она нам с На-оми.

— Присмотри за детьми, — велела Има. — Мы пойдем соберем хоть какие-то вещи.

— Мы тоже пойдем! — закричали мы. — Мы хотим еще раз увидеть свой дом. Мы хотим с ним попрощаться.

— Не сейчас, — сказал Аба. — Может быть, позже.

Има обняла меня и спросила:

— Что бы ты хотела забрать с собой из Старого города?

— Мой сидур, — ответила я без колебаний.

— А ты, Наоми?

— Тоже мой сидур, мой субботний сидур.

— Я возьму еще ваши портфели, — сказала Има. — Тогда у вас будет все, что нужно для школы. И соберу хоть немного одежды, чтобы вам было что носить.

Аба с Имой поднялись в нашу квартиру, а мы Остались внизу присматривать за младшими. Голос из громкоговорителя стал передавать какую-то информацию.

— Наверное, что-нибудь важное, — сказала Ханина мама.

Мы внимательно выслушали сообщение, передававшееся раз за разом.

— Каждый желающий может остаться в Старом городе. Каждый еврей может остаться в Старом городе, если присягнет на верность королю Абдулле.

Хана узнала, что есть люди, которые счастливы принять предложение арабов и остаться в Старом городе.

— Неужели? — поразилась Наоми. — Неужели они не боятся оставаться здесь? Не боятся арабов?

— Легионеры обещали не трогать никого из тех, кто останется, — сказала Хана.

— И им поверили? — удивилась я.

— У нас есть люди, которые никогда в жизни не покидали Старого города. Старые люди. И у них нет сил оставить свои дома, — объяснила Хана.

К нам подбежала Рахель.

— Наши соседи остаются, — взволнованно сообщила она. — И еще одна семья. Они не собирают вещи. Они разожгли керосинку и пекут халу к шабату.

— Сегодня пятница, — ударила меня мысль.

— Арабы перебьют их всех, как только мы уйдем, — сказали все в один голос.

— Какие глупые люди! Поддаются на лживые обещания, доверяют врагу.

Папа и мама спустились во двор, приволокли два огромных узла. Аба поставил их на землю. Как я была рада узнать хоть что-то знакомое, что-то из родного дома. Вещи были увязаны в старые желтые одеяла, на которых мы обычно играли дома. Аба надежно затянул веревки.

— А что там внутри? — спросила я.

— Одежда, — коротко ответила мама.

Я посмотрела на искусно завязанную веревку, за которую нужно было нести узел, и попыталась поднять его. Оказалось, что он очень тяжелый.

— Кто же понесет все это? — спросила я.

— Мы с папой.

— А что я понесу?

— Вот твой портфель. А внутрь я положила сидур, как ты и просила.

Мой портфель! Когда же я открывала его в последний раз? Кажется, годы прошли с той поры. Мои тетрадки, мой голубой пенал, учебники, и вот он, мой любимый маленький черный сидур. Я раскрыла его и поцеловала страницы. Има велела мне быстро закрыть книгу и убрать ее обратно в портфель. Получив сидур, я словно почувствовала себя в безопасности. Как хорошо, что Има взяла его с собой. Теперь я не буду ощущать себя безнадежно оторванной от дома.

Вместе с вещами Аба принес свой портфель, который велел нам беречь как зеницу ока. Там лежали самые драгоценные для него вещи: Хумаш (Пятикнижие) и Вавилонский Талмуд. В портфель Аба положил еще мезузот, которые снял с дверных косяков нашей квартиры, и деньги.

— Помните, — сказал он нам. — Только Тора имеет действительную ценность в мире.

А для Имы папа добавил отдельно:

— И не забудь, что деньги в портфеле — не наши. Это все, что осталось в общинной казне. К деньгам приложен список. Если, помилуй нас Г-сподь, меня разлучат с вами, помни, что это не наши деньги. Когда настанет время, они должны быть вручены полноправным владельцам.

(Так оно в конце концов и случилось. Аба прибыл в Катамон значительно позже нас).

— Чего ты боишься? — спросила Има.

— Сам не знаю. Они объявили, что все мужчины должны собраться на пустыре близ Батей Махасэ. От легионеров можно ожидать чего угодно.

Аба говорил это, и глаза его становились все более печальными. Он долго смотрел на нас, словно пытаясь запечатлеть в памяти наши лица. Но почему?

— Что бы ни случилось, Шломо, — сказала Има, и ее глаза увлажнились от слез, — доверься Г-споду. Всемогущий не оставит нас нигде, даже в Трансиордании.

В это время к нам подбежал один из папиных друзей, одетый в военную форму.

— Скорей, скорей, — попросил он, — дайте мне что-нибудь из одежды. Любую гражданскую одежду.

— Поднимись в мою квартиру. Там не заперто. Бери все, что хочешь.

Мужчина взбежал по лестнице, а Аба отправился регистрироваться на пустырь.

• • •

— Почему ты упомянула Трансиорданию? — спросила Наоми, бросив на маму пронизывающий взгляд.

— Просто так, — ответила Има. — Аба, конечно, скоро вернется. Ведь он не военный.

— Наша квартира в порядке? — спросила я.

Има ничего не ответила, лишь как-то странно на меня поглядела.

— Как выглядит квартира? — повторила мой вопрос Наоми.

— Так себе? — уклончиво ответила Има.

— Что значит "так себе"? — переспросила Наоми. — Что-то случилось? Мы поднимемся посмотреть, — сказала она решительно.

— Не надо, не ходите...

— Почему?

— Просто так. Не ходите.

— Но почему, почему? — закричала я.

— Что, у нас дома взорвался снаряд? — спросила Наоми.

— Нет.

— Артиллерия? — предположила я. — Скажи, Има, артиллерия?

Мама утвердительно кивнула.

— Ну и что же там? — не отставали мы обе.

— Большая дыра в потолке.

— А наш прекрасный светильник? Он разбит?

Има опять промолчала.

— Мы хотим подняться и посмотреть, — заявили мы. Но мама нам так и не позволила.

Постепенно двор заполнялся женщинами и стариками с узелками в руках. Подошла и Савта со своими пожитками.

Явились Фрида и Яфале с семьями. Фрида была в зимнем пальто, и пот градом катился у нее со лба.

Тут мы увидали, что с другого конца двора бежит Хава. Она что-то кричала и всплескивала руками от горя. Только когда она подбежала поближе, мы смогли разобрать ее слова:

— Хурва! — кричала она. — Они разбомбили Хурву. Там одни руины!

Хурва! Наша синагога! Этого не может быть!

Нету! Нету больше Хурвы. Купол разбит. Вообще ничего не осталось, — заливалась слезами Хана.

Я почувствовала, что дурнота комом подступает к горлу. Такую трагедию нельзя было осознать полностью. Зачем, зачем они это сделали? Чего ради?

— Барух даян аэмет — да будет благословен Праведный Судья, — прочитала я благословение, которое, как я слышала, произнесли после гибели раби Оренштейна и его жены.

Нету больше любимого бейт кнессета, погибла часть моей жизни. Наша Хурва лежала в руинах.

Изгнание

Впоследствии люди спрашивали: почему, как такое могло случиться? Почему сдали Старый город? Почему не были присланы подкрепления? Почему Еврейский квартал попал арабам в руки? Позже люди будут жаловаться в своих молитвах:

— Почему, Ашем, Ты отнял у нас Старый город? Почему Ты отторг нас от Котеля? Нам казалось, что освобождение уже так близко, но Г-сподь повернулся к нам спиной.

Когда возникали такие вопросы, Аба отвечал:

— А принадлежал ли нам действительно Старый город? А был ли Котель по-настоящему нашим? Разве не управляла нами тяжелая рука англичан? Разве не подвергались мы возле Стены постоянным унижениям и оскорблениям?

Впоследствии люди будут всесторонне рассматривать эти проблемы, анализировать ситуацию, изыскивать имеющиеся данные, пытаться их объяснить, ответить на возникнувшие вопросы. Но все это произойдет потом.

А тогда — тогда мы стояли во дворе, нагруженные своим жалким скарбом, сломленные душой и телом.

Никто не задавал никаких вопросов и не пытался ответить на них. Щемящая пустота в сердце и полное отсутствие мыслей в голове.

— На пустырь, на пустырь, — слышалось со всех сторон. Аба так еще и не вернулся. Как мы потащим два тяжеленных узла? Кто их сможет хотя бы поднять? Има развязала один из узлов и торопливо вытащила наши зимние пальто, которые были сложены вместе с папиным та-литом и тфилин.

— Наденьте свои пальто, — велела Има, — тогда узел станет легче и вы сможете нести его.

Мы пожали плечами.

— Как, надеть зимние пальто сегодня, в такую жару?

Има просила, умоляла, пыталась заставить нас.

— Посмотрите, все дети надели пальто, а на многих одежда в несколько слоев. Значит, следующей зимой им будет тепло, где бы они ни оказались.

Но мы ее так и не послушались.

Наконец Има сложила все вещи обратно и вновь увязала их в желтое одеяло. Узел получился чуть ли не больше нас самих, но все же мы с Наоми сумели поднять его. Има тащила второй узел. Кроме того, у нас на спинах были школьные ранцы. Бабушка, кроме своего маленького узелка, несла Юдале, да еще тащила папин портфель. Трехлетняя Иеудит и двухлетняя Рути крепко ухватились за мамин подол. Так мы и направились в сторону пустыря.

Нашим глазам представилось ужасающее зрелище. Пустырь изменился до неузнаваемости. Он был завален всякими обломками, горами мусора и битого камня.

— Когда-то я искала тут маленькие плоские камешки, — вспоминала я. — А теперь тут вон какие "камешки" — громадные раздробленные глыбы, останки разрушенных домов.

От окружавших пустырь домов сохранились лишь части стен и заборов. Даже фасад массивного и прекрасного дома Ротшильда был покрыт оспинами от пуль. Оба крыла его оказались разрушенными, ограда превращена в руины. Напротив нас высился остов когда-то величественной синагоги Тифэрет Исраэль. Разрушенная, она походила на смертельно раненное животное. Что-то странное было расстелено на земле на одном краю пустыря, нечто вроде гигантской цветной скатерти. Увидев ее, Наоми аж задохнулась от волнения:

— Что это? — спросила я.

— Это их флаг. Флаг Абдуллы. Они завоевали нас. А мы...

— А мы сдались, — закончила я фразу.

К этому времени на пустыре собралась огромная толпа женщин, детей, стариков и раненых. Никогда не позабыть мне этой трагической картины: мрачные лица, глаза, полные печали и страдания. Не несколько человек, не несколько семей, а целое сообщество обездоленных. И узелки, узелки, узелки. Ни одного чемодана, ни одной сумки. Лишь горы узелков на земле, которые можно взвалить на чье-то плечо или поднять слабой старческой рукой, или вообще поручить ребенку.

Беженцы, военные беженцы. Едва уцелевшие. Убегающие из своих домов, со своей родины. Лишенные всего и спасающие свою жизнь и... свои узелки. Каждый раз, когда я прохожу по бывшему пустырю, вся эта ужасная картина вновь встает у меня перед глазами. Угнетающая, унылая картина...

Мы были ее частью.

— Это переселение? — спросила я у мамы, когда мы присоединились к беженцам.

— Какое переселение?

— Переселение в Вавилон.

Горькая улыбка появилась на мамином лице.

— Это переселение в Катамон.

— А Катамон далеко от Вавилона?

— Не очень, — ответила Има.

— И ведь все повторяется, как было при Вавилонском изгнании, — настаивала я. — Ведь именно так выглядели евреи после разрушения первого Бейт Амикдаша, Первого Священного Храма в Иерусалиме, перед тем, как они отправились в путь. Я видела это как-то раз на картинке.

— И точно так же было все после разрушения Второго Храма во время войны с римлянами, — добавила Хана. Ее семья стояла рядом с нашей.

— Наверно, так же чувствовали себя евреи, которых изгнали из Испании, — сказала Наоми. — А нас изгоняют из Еврейского квартала.

Так и стояли мы в толпе пришибленных горем людей, дожидаясь приказа. Никто не плакал, ни один человек. Мы были уже по ту сторону слез, по ту сторону отчаяния. Словно комок пыли забился в горло, и не было облегчающих слез, чтобы вымыть его. Небо раскалилось от жары. Языки словно присохли к небу.

Я огляделась, стараясь понять, где же мужчины. Разве не велено было им тоже явиться на пустырь? Наконец поступил приказ отправляться в путь, мы взвалили узлы на плечи и зашагали вместе со всеми. Огромная толпа пришла в движение. Но где же Аба'? Разве он не идет с нами? Нет-нет, конечно, он придет, он ведь не был военным, а только участвовал в гражданской самообороне. Он только заботился о мирных жителях. Наверное, арабы еще не успели "рассортировать" всех мужчин.

Мы были вынуждены двигаться со всей толпой. Вместе с Наоми мы подняли тяжелый узел. Свободной рукой я держала трехлетнюю Иеудит и старалась не отставать от мамы с Рути. Следом шла бабушка и несла Юдале. А впереди и позади — людское море. Парад обездоленных. Караван изгнанников.

Дорога, полная препятствий

Итак, жаркий день в пятницу. Отправляясь в путь, я в последний раз оглядела пустырь, на котором провела столько чудесных дней своего детства. Позади оставался весь мой привычный мир, и потому ноги не слушались меня, поминутно останавливаясь и спотыкаясь. Еще один последний взгляд на наш третий этаж — и я заставила себя больше не оборачиваться, чтобы не отстать от всех.

И вот Батей Махасе исчез из виду. Пропал из глаз дом с большими окнами. Скоро придут арабы, и им достанется все, что мы имели: наш новый холодильник, книжный шкаф с красивыми часами, большой стол, раскладушка — словом, все, что мы не уносим в своих узлах.

Мы с Наоми остановились, опустили на землю свой огромный узел и на минутку дали отдых рукам. Има оглянулась.

— Скорей, девочки, не отставайте, — позвала она.

— Аба... — начала я.

— Аба догонит нас, не беспокойтесь.

Выйдя с пустыря, мы пошли по узенькой улочке. Я была напугана, потому что теперь мы столкнулись с врагами лицом к лицу. Легионеры стояли по обеим сторонам улицы, одетые в униформу цвета хаки. Торжествуя свою победу, они наблюдали за проходящей перед ними скорбной процессией. Они были прекрасно вооружены, у каждого — винтовка, ленты, полные патронов, перекрещивались на груди.

— Вот они, солдаты, которые стреляли в нас из пушек, — думала я про себя. — Вот люди, которые целились в нас из ужасных пулеметов, закатывали ядра в мортиры. Это кто-то из них послал снаряд, который убил раби Орен-штейна и его жену. И другой снаряд, убивший Батьиного папу и еще одного торговца вином. Эти солдаты проливали нашу кровь, превратили в руины Еврейский квартал, выгнали нас из нашего города. Как вавилоняне, как римляне. И теперь эти враги стоят совсем рядом, стоит руку протянуть.

Сколько у них оружия! Сколько пуль у каждого солдата! Мне хотелось громко закричать, но страх сковал горло. А что, если кто-нибудь из них начнет стрелять?

— Пуа, пойдем, не бойся, доченька. Они не тронут нас, — Има заметила мое беспокойство. — Они обещали это, когда договаривались об условиях капитуляции.

Дрожа, как осиновый лист, я брела вслед за мамой с Рути. Мы шли по камням и битому стеклу. Мы проходили мимо полуразрушенных лавок с испещренными пулями стенами. Вот винная лавочка. Здесь торговал папа Леи и Эстер. Я заглянула внутрь. А вдруг... Вдруг я увижу его, живого, облокотившегося на подушку, приготовившегося к работе. Он посмотрит на меня своими большими глазами и даст кусочек лакрицы. Но нет, магазин пуст, а пол усыпан осколками разбитых бутылок.

С трудом несли мы на плечах узел, но еще более тяжелый груз лежал на сердце. Мы снова остановились, и Има опять поторопила нас. С усилием подняли мы узел — совсем как "большие". Аба задерживается, и Име не обойтись без нашей помощи. Еще несколько шагов, и мы выйдем на дорогу из Еврейского квартала. А оттуда недалеко уже и до Сефардской площади.

А вот вдалеке и кондитерская Иосифа — "наш" магазин. Я была рада увидеть, что он уцелел. Но постойте, что это, почему двери открыты? Может быть, Иосиф сошел с ума? Разве он не идет с нами? Я остановилась, чтобы посмотреть, в чем же дело, и в ужасе увидела, что Иосифа вообще нет в магазине. Зато там полно вооруженных арабов, а у них на головах — куфьи в красную клетку.

— Иракские солдаты, — послышался сзади бабушкин шепот.

Иракцы устроили дикий грабеж в магазине, высыпали сладости из всех мешков, опустошили полки, с жадностью заглатывая все подряд.

На подходе к дороге из Еврейского квартала наших ушей достиг страшный гвалт. Свернув за угол, мы увидели, что со стороны надвигается огромная толпа арабов. Легионеры стояли, взявшись за руки, образовав непрерывную живую цепь, чтобы оградить нас от этого сброда и помешать ему напасть на нас.

— Бей их! — выла разъяренная толпа.

Иеудит заплакала, а когда я глянула в налитые кровью глаза этих людей, у меня словно ноги приросли к земле, и не было сил оторвать их. Зубы стучали. Я дрожала всем телом. Има с Савтой переглянулись.

— Только бы выбраться отсюда целыми и невредимыми, — прошептала Савта. Има прибавила шагу, почти побежала, потащила Рут и свой огромный узел.

— Шевелитесь! — накинулась на нас Савта.

Мы с Наоми пытались поднять свой узел, но дрожащие руки не слушались нас. Мама оглянулась через плечо, увидела, что мы не в силах тронуться с места, и закричала:

— Все, все, хватит! Бросьте все! Бросайте узел и пошли!

— Бросить узел? Прямо здесь? — не поверила Наоми.

Има подбежала к нам.

— Б-г с ними, с вещами, — сказала она.

Мы оставили одежду около какого-то забора.

— Скоро придет Аба, — уговаривала я сама себя. — Он увидит наш узел. Он узнает желтое одеяло и заберет вещи.

Вместо тяжелого узла Савта дала Наоми папин портфель, а мне — мамину сумку.

— Смотрите не потеряйте, — сказала она. — Это наши самые нужные вещи — несколько пеленок для Юдале и мои серебряные подсвечники. Когда мы доберемся до Катамона, я зажгу свечи в честь шабата.

— И правда, ведь сегодня эрев шабат, — вспомнила я.

Идти стало легче. Мы ускорили шаг. Прошли мимо маленькой кофейни, вдоль улицы, мимо магазинов. И везде мы видели, как одетые в форму легионеры и иракцы в красных куфьях пожирают, грабят, растаскивают и разбивают вдребезги все, что им попадало под руку.

— Они грабят все! — в отчаянии выкрикивали беженцы. — Наши дома... Наши магазины...

Мы видели, как арабы тащат из домов швейные машинки и прочие ценности. Ошеломленные, мы проходили мимо этих грабителей с их добычей. С какой готовностью набрасывались они на нее, словно настоящие стервятники, как яростно нападали, разрушая все на своем пути, оставляя лишь опустошенные дома.

— Ой, вэй, — истерично прокричала, пробегая мимо нас какая-то женщина, — так вот что они собираются сделать с нами! Она в отчаянии рвала на себе волосы.

Внезапно я почувствовала запах дыма. По воздуху полетели искры. Что же это такое?

— Кто это может жечь здесь костры? — задалась я вопросом. — Ведь Лаг баомер был вчера, а не сегодня?

Шедшие впереди люди заслоняли от меня все происходящее. И вдруг страшная правда открылась моим глазам, и крик ужаса вырвался из горла.

— Пожар! Горим! — закричала толпа.

— Пожар! Арабы поджигают лавки!

Магазины пылали уже по обеим сторонам улицы, и языки пламени выплескивались из окон на узенькую улочку, по которой мы шли. Вот огонь преградил мне путь. Я в растерянности остановилась. Има где-то впереди, Савту с Наоми тоже не видно.

— Има! Има\ — завопила я в страхе.

Иеудит вцепилась мне в подол и в ужасе подскакивала на одном месте. А люди молча проходили мимо, перепрыгивая через огонь. Языки пламени становились все больше и больше, а мы знай орали во всю мочь:

— Има! Има\

Наконец мама услышала и бросилась к нам, по-преж-нему нагруженная узлом и с Рути на руках.

— Прыгайте, прыгайте! — крикнула она.

— Нет-нет, — боялась я. Иеудит тоже не трогалась с места. Кто-то протянул мне руку, и я прыгнула, волоча за собой сестренку. И опять Има шла впереди, а я, до смерти перепуганная, изо всех сил старалась помочь сестренке и не отстать от мамы. Со школьным ранцем за плечами и с тяжелым портфелем в руке я старательно тянула плачущую Иеудит каждый раз, когда она в страхе отказывалась проходить между опаляющими языками пламени.

— Только не выпускать ее руку, — снова и снова твердила я себе. — Только бы нам выбраться отсюда целыми и невредимыми.

Так мы и шли всю дорогу, перепрыгивая через огонь, тесно прижавшись друг к другу и время от времени заливаясь отчаянным плачем.

Вдруг я почувствовала какой-то толчок в голову. Я подняла глаза и с ужасом увидела прямо перед собой ленты патронов на чьей-то груди. Легионер! Он стоял так близко, что я чуть сознание не потеряла. Он протянул руку и вырвал у меня мамину сумку. Острая боль полоснула меня по руке. Я не успела даже рассмотреть его лицо, мелькнула лишь легионерская фуражка, а он уже уходил, унося Имину сумку, сумку с серебряными подсвечниками.

До сих пор я помню в подробностях, как выглядела эта сумочка. Она была светло-бежевая с зелеными полосками. Има доверила ее мне, а он... он украл нашу сумку! Это я, я виновата. Надо было мне держать ее крепче. Я громко заплакала. Услышав мой плач, мама обернулась:

— Что случилось? — забеспокоилась она.

Я показала на легионера, который теперь отошел уже довольно далеко, но не могла вымолвить ни слова.

— Ну что, что случилось? — допытывалась мама.

Наконец я с трудом проговорила:

— Твоя сумка... Твоя сумка...

— Не плачь, не плачь, Б-г с ней, — уговаривала меня Има. — Это все не важно. Главное — иди, иди, не отставай!

Снова Има шла впереди, а мы мчались за ней, словно за нами черти гонятся. Сзади остался горящий Еврейский квартал, вот уже открылась Сефардская площадь. Здесь наконец мы смогли остановиться и отдохнуть. Сначала нигде не было видно ни Савты с Юдале, ни Наоми. Потом подошли и они, запыхавшиеся, замученные и мокрые.

Оказывается, они шли вместе, Савта несла Юдале, а Наоми тащила папин портфель. К ней подошел какой-то легионер.

— Ах ты, бедняжка! Давай помогу тебе, — предложил он. Портфель был очень тяжелым, и Наоми с радостью протянула его солдату. Тот схватил портфель и тут же бросился бежать. Савта, увидев это, быстро отдала Наоми ребенка и припустилась за легионером.

— А ну, отдай портфель! — заорала она. — Я сама понесу его.

Савта впала в такую ярость, что легионер, опешив от ее напора, стал оправдываться:

— Я просто хотел помочь. Я вовсе не собирался отнимать его.

И он вернул портфель.

— Нет, вы видели когда-нибудь такую наглость! — сердито воскликнула Савта. — Ограбить ребенка! Ну, да я ему не позволила. Теперь уж ни за что не выпущу портфель из рук.

Придя на Сефардскую площадь, мы сложили вещи на землю и наконец смогли расслабиться, спокойно постоять или посидеть на камнях.

Мне не надо было больше тащить тяжелые вещи, только мой школьный ранец. Но, сидя на камне, я не находила покоя. По сложившейся привычке я уже боялась находиться на открытом месте, мне хотелось забиться в какое-нибудь укрытие. Има успокаивала меня, объясняла, что больше нет нужды прятаться. В соглашении о капитуляции предусматривалось, что легионеры будут нас охранять.

Я огляделась. Небо было красно от пожаров, пахло гарью, в воздухе клубился дым. Бледная и измученная Има сидела на большом камне с двухлетней Рути на коленях, а рядом лежал последний оставшийся у нас большой узел с вещами.

— Арабы уже заняли весь Старый город? — спросила я у мамы.

— Да, — отозвалась она.

— Тогда объясни мне, зачем они продолжают разрушать его?

Има не ответила. Увы, на этот вопрос вообще не могло быть никакого ответа. Я горько заплакала. Зачем они поджигают дома? Зачем уничтожать все подряд? Ну, зачем, зачем?

Врата свободы

Начало смеркаться, а мы все еще сидели в ожидании на Сефардской площади. Люди нетерпеливо расхаживали взад-вперед.

— Чего мы ждем? — яростно протестовали некоторые. Строились разные предположения.

— Может быть, ворота закрыты? — говорила костлявая женщина. Под надетым на голову платком вырисовывались ее тощие косицы.

— А вдруг дорога завалена камнями, и ее нужно сперва расчистить? — предполагала другая женщина. Один малыш спал у нее на руках, а другой вцепился в подол.

— Должно быть, там на дороге "пробка", — утверждал какой-то старик, помахивая тростью.

Конечно, все волновались. Кто знает, долго ли легионеры смогут сдерживать беснующуюся чернь? А может быть, и сами они скоро начнут стрелять? А то и самое страшное может случиться: не дай Б-г, арабы передумают и не дадут нам уйти.

Я разделяла всеобщие опасения и все же радовалась возникшей отсрочке.

— Теперь Аба, конечно, сможет догнать нас, — думала я. — Скоро он придет, и мы все вместе продолжим наш путь из Старого города.

Немного позже мы поняли причину задержки. Двоих мужчин послали в город выяснить обстановку. Они должны были убедиться, что дорога безопасна, найти людей для охраны и грузовики, чтобы отвезти нас в Катамон.

Толпа опять пришла в движение. Я с беспокойством смотрела на дорогу в Еврейский квартал. Почему же так и не идет Аба! Где он задерживается? Има поднялась с камня, на котором сидела.

— Пошли, — сказала она, поднимая Рути.

— А как же Аба? — спросила я.

— Он придет вместе с остальными мужчинами, — ответила Има.

— Когда?

Има пожала плечами.

— Не можем же мы дожидаться здесь. Мы должны идти вместе со всеми.

С этими словами мама подхватила свой тяжеленный узел. Наоми, совершенно измученная, помогала ей тащить его. Маленькая головка Рути лежала у мамы на плече — она крепко спала. Бабушка несла ребенка и спасенный ею портфель.

— Моя Савта — настоящая героиня, — думала я. — Как она догнала легионера! А я-то дала украсть мамину сумку!

Я шла возле Савты, ранец по-прежнему болтался у меня за спиной. Я хотела взять папин портфель, чтобы помочь бабушке, но он был такой тяжелый!

— И не думай об этом, — сказала Савта. — Лучше позаботься о своей сестренке. Вот твой "груз"!

Иеудит брела со мной, жалобно всхлипывая, и я плакала вместе с ней. А мама шла, мама бежала, не останавливаясь, мама стремилась вперед. Она не обращала никакого внимания на наш плач, не пытаясь нас успокоить, лишь заставляла идти дальше. Почти бегом добралась она до ворот, думая только об одном: как бы выбраться, скорей, пока не поздно.

— Мы не можем зависеть от милости легионеров, — сказала она.

Но где же все-таки Аба, когда он придет? Не было бы, спаси и помилуй нас Г-сподь, уже поздно! Я просто умирала от беспокойства, пока вдруг мне не пришла в голову спасительная мысль: может быть, Аба подойдет с другой стороны? Он ведь мог пойти по другой дороге. Да-да, наверно, в этом-то все и дело. Очевидно, мужчины вышли из города через другие ворота, совсем как израильтяне, переходя через Красное море, разошлись по двенадцати разным дорогам. Каждое колено избрало свой путь и вышло на берег в другом месте. То же самое случилось и с папой. Сейчас он проходит через другие ворота. И мы встретимся с ним в Катамоне. Может быть, он уже там. Разве не мог он добраться быстрее нас? Эта новая мысль вдохновила меня, придала сил, я бодрее зашагала следом за мамой.

Кто-то объявил:

— Заграждения уже убраны, но везде разбросаны большие камни. Идите осторожнее!

Мы пошли медленнее. Иеудит споткнулась о камень и заплакала громче. Да, тяжелым и утомительным оказался наш путь к Сионским воротам.

Вот они... ворота на волю.Скоро, скоро вырвемся мы на свободу. Пройдем через ворота и окажемся наконец за стенами, которые так долго держали нас взаперти. Нет больше осады, кончилась блокада. Не будут враги окружать нас со всех сторон. Неужели все это возможно?

И вновь вспомнила я о наших предках, переселенных в Вавилон. Каким путем шли они? Я думала о Цидкие, побежденном царе Иудеи. Он тоже бежал со своей семьей. Бежал по подземному ходу, вырытому его слугами. Но когда он дошел до конца тоннеля и собирался выйти на свет Б-жий, то увидел, что прямо у выхода его поджидают враги.

А вдруг мы тоже не в безопасности? Страшные мысли закрутились у меня в мозгу. Кто знает, что ожидает нас за воротами? "Они достигли ворот смерти" (Теилим 107:18). Эту строку из псалма читал какой-то старик на площади. Что он имел в виду? Может быть, это и есть врата смерти, и смерть поджидает нас снаружи? Вдруг именно там подстерегает нас весь этот разъяренный сброд, который уже встретился нам в пути. Или, сохрани нас Г-сподь, там притаилась другая арабская армия, с которой мы не подписывали соглашения.

Послышался одинокий выстрел. Что это? Шальная пуля? Или они стреляют в беженцев? Раздались встревоженные крики. Люди бросились бежать, спотыкаясь о камни и расталкивая друг друга. Среди царившего вокруг гвалта мы услышали, что одну девочку ранили в ногу. Началась паника. Потеряв голову, все бросились к воротам, пихаясь, не обращая внимания на других.

— Скорей! За мной! Скорей! — понукала нас Има, устремляясь вперед и неся ребенка и узел с той нечеловеческой силой, которая дается людям только в минуту чрезвычайной опасности. Мы старались поспевать за ней, но по каким-то причинам толпа перед нами двигалась очень медленно, а зато масса народу сзади в своем паническом бегстве продолжала напирать, готовая раздавить всех на своем пути. Одно желание переполняло все сердца: двигаться вперед, дойти до ворот — и выбраться из этого страшного места.

Охваченная единым порывом, толпа давила и толкала нас со страшной силой. Жара и духота становились просто нестерпимыми. Я боролась изо всех сил, чтобы не быть раздавленной толпой, но мою сестренку почти совсем задавили. Из последних сил я закричала:

— Помогите! Тут ребенок! Тут маленькая девочка!

Има в тревоге бросила свой узел и подхватила Иеудит

на руки.

— А вещи-то, вещи как же? — закричала Наоми, которая помогала маме тащить узел. — Има, мне не поднять их самой!

— Б-г с ними, это все не важно. Главное — выбраться отсюда!

Так и пропал посреди дороги наш последний узел.

Я осмотрелась. Наша цель — ворота были уже совсем рядом. Но плотная людская стена не позволяла приблизиться к ним. Тут-то мы наконец поняли, в чем же дело. Во всю ширину ворот была натянута колючая проволока. Оставался только узенький проход, едва достаточный для двух человек одновременно. А тем временем толпа продолжала безжалостно давить сзади.

Какие-то страшные видения проносились у меня перед глазами. Вот надвигаются огромные женщины с тюфяками на головах. Ужас какой, сейчас они меня раздавят! В стахе я закрываю глаза.

— Все, конец, — думаю я, — это врата смерти.

Мы пережили все: жуткую войну, встречу с разъяренной толпой арабов, с легионерами и даже с огнем. Мы были почти в безопасности, и вот теперь — конец. Ангел смерти стоит у ворот, поджидая нас. А ведь кругом евреи. Б-же мой, погибнуть от рук евреев! Они все сошли с ума. Сейчас они нас раздавят.

— Никаких тюфяков! — раздался вдруг громкий крик. Я открыла глаза и увидела высокого солдата, стоявшего лицом ко мне посреди дороги.

— Никаких тюфяков! — выкрикнул он снова, перекрывая шум толпы. Женщины не подчинились приказу. Их мускулистые руки цепко держали тюфяки, они без сомнений и колебаний расталкивали всех, оказавшихся у них на пути.

— Вам все равно не разрешат пройти через ворота с тюфяками, — властно произнес тот же голос.

— Нет, мы пройдем, — злобно ответили женщины и продолжали свой путь с матрасами на головах.

— Нет! — крикнул солдат и, погрозив кулаком, вообще перекрыл узкий проход. На мгновение движение прекратилось. Потом разъяренная толпа вновь навалилась на ворота.

— Я открою ворота, только если тюфяки будут выброшены, — пронзительно выкрикнул солдат.

Вся ярость толпы обрушилась на женщин. Тюфяки просто вырвали у них из рук и перебросили через головы людей. Женщинам пришлось сдаться. Тюфяки остались лежать на обочине.

Мы были уже совсем близко к воротам, но, зажатые среди толпы, не могли сделать ни шагу ни вперед, ни назад. Има держала на руках младших девочек, а мы с На-оми боролись изо всех сил, чтобы удержаться на ногах и не дать задавить себя. А толпа продолжала напирать все сильнее и сильнее.

— Толкайтесь! Толкайтесь сами! Работайте локтями! — кричала нам мама.

Мы пытались следовать ее совету. Мы дрались, лягались — без толку, все напрасно. Нам мешали ранцы: стоявшие сзади люди хватались за них, стараясь продвинуться хоть немного вперед.

— Мой ранец! — кричала я.

— Мой ранец! — вторила мне Наоми.

— Сбросьте их! — приказала Има. — Оставьте их здесь.

— Бросить ранцы?

— Да, да, и побыстрей: у нас нет выбора.

— Бросить мой школьный портфель? — продолжала повторять Наоми, не в силах осознать мамин приказ.

— Скорей, говорю тебе! Это все не важно. Мы купим другой. Бросай! — кричала Има.

Я попыталась освободиться от ранца, но не в силах была сделать это самостоятельно. Пришлось нам с Наоми помочь друг другу. И вот наши портфели со всем их содержимым остались позади. Должно быть, они упали на землю и их просто растоптали ногами. Мой портфель, мой голубой пенал, мой любимый сидур\

Освободившись от ранцев, мы смогли потихоньку протискиваться к воротам. Голова у меня кружилась, в висках словно молоты стучали. Я задыхалась. Не могу вспомнить, как я шла, но точно, что не своими ногами. Должно быть, меня просто вынесло за ворота вместе с толпой. Лишь там я ощутила дуновение свежего ветерка на своем лице и... потеряла сознание. Кто-то поднес фляжку к моим губам, свежая вода потекла в рот. Я глотнула и сразу пришла в себя.

— Вышли, мы вышли! — услышала я торжествующий голос Наоми.

Она протянула мне руку и помогла встать. Я прислонилась к высокой каменной стене около ворот. Это была стена Старого города, а значит, мы вышли за его пределы!

— Вышли, вышли! — я тоже не могла сдержать радостный крик. — Наконец-то!

Я с удивлением огляделась и не поверила своим глазам. Кругом стояли молодые мужчины и женщины, какие-то ангелы доброты, готовые протянуть нам руки помощи, поднести ребенка, напоить свежей водой людей, стремившихся из ворот — навстречу свободе!

Ночь в горах

А над стеной на постепенно темневшем небе восходила бледная луна. Я дышала полной грудью. Там, у ворот, мы чуть не задохнулись. Има положила малышей на землю, расправила онемевшие руки, вздохнула с облегчением.

— Слава Б-гу, слава Б-гу! — наверное уже в десятый раз повторяла она.

— А где Савта? — спросила Наоми.

Только тут до нас дошло, что в хаосе, царившем у Сионских ворот, мы потеряли бабушку с младенцем.

— Савта скоро подойдет сюда, — сказала Има, глубоко дыша. Я поняла, что она, как и я, старается "промыть" легкие чистым воздухом.

— А может быть, что она ушла раньше нас? — спросила Наоми.

И опять страх закрался в мою душу. Сумеем ли мы найти Савту, даже если ей удалось целой и невредимой пройти через ворота? И как же наш малыш? Вдруг с ним, да не допустит Ашем такого несчастья, что-нибудь случилось?

Не имея возможности и дальше дожидаться около ворот, мы могли только положиться на чудо. У меня остались смутные воспоминания о том, что меня вели по тропинке в какой-то широкий двор. По красивой мраморной лестнице мы поднялись в большое импозантное здание — церковь, захваченную у арабов на горе Сион. Уже внутри здания мы снова поднимались по многочисленным ступеням и проходили через просторные залы.

— Чей это ребенок? — послышался вдруг незнакомый голос.

Девушка — член ВИЦО (женская сионистская организация) — ходила по залу и громко звала маму ребенка. Има подбежала к ней, глянула на младенца и закричала:

— Это мой! Это мой!

Она выхватила малыша у девушки из рук и крепко прижала к груди. Мы все чуть не задушили братишку в объятиях.

— Юдале, наш маленький Юдале, где ты был? — спрашивали мы.

— Кто дал тебе ребенка? — расспрашивала Има девушку.

— Не помню... Совсем не помню. Такой хаос...

Пока мы пытались разыскать Савту среди заполнивших церковь беженцев, неожиданно снизу раздался приказ покинуть здание. У выхода мы присоединились к группе людей, дожидавшихся дальнейших указаний. Наш провожатый потребовал тишины.

— Вам повезло, что вы целыми и невредимыми вышли из Старого города. В условиях капитуляции предусмотрено, что Арабский Легион обязуется сопроводить вас до городской стены, и не более того. Теперь никто не может гарантировать вам безопасность. Каждый из вас должен сам отвечать за себя. У нас нет никакой уверенности, что они не начнут стрелять в нас. Поэтому слушайте внимательно. Когда мы выйдем отсюда, то окажемся на открытой местности. Сегодня полнолуние. Старайтесь прижиматься к стенам и шагать как можно тише, чтобы вас не было ни видно, ни слышно. Понятно?

Люди пробормотали что-то в знак согласия.

— Следуйте этим указаниям и доверьтесь милосердию Ашема.

Мы покинули безопасный кров. Яркий лунный свет заливал широкую улицу, вымощенную маленькими квадратными камнями и ограниченную по обеим сторонам высокими стенами.

— Держитесь как можно ближе к стенам, — вторично последовал приказ. В это время я споткнулась о камень и упала.

— Шш-ш! — зашикали на меня со всех сторон.

— Где же стена? — спросила я.

Наоми помогла мне подняться.

— Иди тихонько, не шуми, — прошептала она.

Мы опять вжались в стену. Она отбрасывала тень на часть улицы, и мы молча шли в этой тени. А смерть снова шла рядом с нами.

Вдруг громкий голос разорвал тишину:

— Матильда!

— Шш-ш, — опять сердито зашипела толпа.

— Ма-тиль-да! — снова позвал голос. И тут на освещенной стороне улицы неясно обрисовалась полная бабушкина фигура. Ну конечно, она все время искала нас внутри церкви и не слышала инструкций проводника.

— Матильда, детки, где же вы все? — продолжала звать бабушка, не замечая, что только ее голос раздается среди всеобщего молчания.

— Мы здесь, — тихонько ответила Има.

Кто-то из стоящих с краю людей схватил Савту и оттащил ее в тень.

— Держись у стены! — сердито шептали со всех сторон. Но Савта уже услышала мамин голос и поспешила присоединиться к нам. В молчании шли мы по улице, пока не уперлись в какую-то стену.

— Всем меня слышно? — тихонько спросил проводник.

— Да! Да!

— Пригнитесь и как можно скорее перейдите через дорогу. Поддерживайте порядок.

Мы в точности выполнили указание и по узенькой дорожке подошли к какому-то большому зданию. Нас ввели в просторные комнаты, где мы должны были провести ночь. На полу были расстелены принесенные специально для нас одеяла. Добровольцы ВИЦО ходили между людьми, раздавали питье и свечи. Многие женщины надели на голову платки и зажгли свечи.

— Что это они делают? — обратилась я к Име.

— Зажигают свечи для встречи шабата.

— А ты почему не зажигаешь?

— Потому что... потому что на улице уже темно. Ша-бат начинается с заходом солнца, а раз сейчас уже темно, то свечи зажигать не положено.

— Совершенно правильно, — подтвердила Наоми. — Вообще запрещено зажигать огонь.

— Постойте, это запрещено! — попыталась было я крикнуть женщинам.

— Тихо, тихо, — успокоила меня Има. — Ты, конечно, права, просто эти женщины не знают правил. Давай не будем их тревожить.

Желтые огоньки отражались от голой поверхности стола — ведь на нем не было расстелено скатерти.

— И никакого толку от этих свечей, — сказала я сердито. — Все равно не чувствуется, что сегодня шабат.

— Ну и шабат! Ну и шабат! — согласилась маленькая девочка, сидевшая в уголке на одеяле.

— Ну и шабат, — подхватила я. — Ни стола, ни скатерти, ни кидуша, ни халы нет, и Абы тоже нет!

Я прикрыла глаза руками. Има всегда так делала дома, когда зажигала свечи. Я попыталась представить себе, как Аба сидит во главе стола, покрытого белой скатертью, и читает кидуш над вином.

— Аба, — прошептала я, глотая слезы, — Аба, где ты?

— Может быть, он уже в Катамоне? — напомнила я себе и обратилась к Наоми. — Может быть, Аба уже ждет нас, чтобы прочитать кидуиЛ.

Взгляд Наоми выразил самое большое сомнение, но она ничего не сказала.

Мы легли на одно из одеял, расстеленных на полу. Наши маленькие, измученные тела настоятельно требовали отдыха. Рядом со мной лежала Лея, одна из соседок. Мои маленькие сестрички мгновенно уснули, но мы с Наоми ворочались с боку на бок... Я нечаянно лягнула Лею.

— Ну-ка, лежи спокойно! — грубо прикрикнула она.

Я заплакала.

— Почему вы не спите со своими детьми? — расплатилась я той же монетой.

— С моими детьми? Мои дети в плену, — сказала она и отвернулась.

— Ты плохая девочка, — накинулась на меня мама. — Лежи тихо и перестань всех беспокоить.

— Как тебе не стыдно! — поддержала ее Наоми и зашептала мне на ухо. — Разве ты не знаешь, что у нее один сын убит, а другой ранен?

— Да что ты? Я не знала.

Я притихла и, должно быть, задремала. Проснулась от начавшегося опять гвалта. При сумрачном свете свечей люди сновали по комнатам. Има была уже на ногах и звала нас:

— Вставайте! Быстренько! Мы уходим.

Я терла глаза, но Има не позволила мне медлить ни минуты. Все спешили к дверям, волонтеры скатывали одеяла.

— Что такое? Мы опять убегаем? Что происходит?

Савта уже держала на руках маленького Юдале. Има

подтолкнула нас к дверям, быстро подхватила на руки сестренок.

— Скорей, скорей! Только бы не оказаться последними.

— Мы убегаем? — опять спросила я. — Но почему?

Вслед за другими людьми мы вышли в большой вестибюль. Има продолжала подталкивать нас, вынуждая идти все быстрее и быстрее.

— Мы не должны плестись в хвосте, — повторяла она. — Объявили, что опасно оставаться на ночь на горе Сион. Мы должны спуститься с горы и перейти в "новый" город.

От этого сообщения проснулись все наши страхи. Мы в панике пробирались между людьми, пуще всего опасаясь оказаться в последних рядах. Все проталкивались к выходу, который охраняли двое мужчин. Мое сердце гулко застучало в фуди. Что, если нам не удастся выбраться вовремя?

Има с девочками на руках прокладывала путь, Наоми шла следом за ней и волокла меня. Я вцепилась в бабушкину руку и тащила ее за собой, чтобы она снова не потерялась. Какой-то мужчина освещал фонариком две высокие ступеньки у входной двери, предупреждая, чтобы шли осторожно. Има уже спустилась на улицу, я и Наоми стояли на верхней ступеньке. Вдруг охранник ударил меня по руке и оторвал от бабушки.

— Все, — сказал он и захлопнул дверь у меня за спиной. Савта осталась внутри! Я громко вскрикнула, Наоми заплакала. Има отчаянно забарабанила в дверь и закричала:

— Мы вместе! Мы вместе! |

Наконец дверь открылась, и после жаркой дискуссии

Савте с Юдале разрешили выйти вместе с нами. На следующий день мы узнали, что всем, кто остался в доме, невзирая на опасность, пришлось провести ночь на горе Сион, потому что не хватило транспорта, чтобы перевезти всех беженцев в Катамон.

В общем, дверь захлопнулась. Мы стояли на горе Сион, угрожающая темнота окружала нас. Когда глаза привыкли к ней, мы увидели, что все, кто шагом, кто бегом, устремились вниз по крутому склону. Дороги никакой не было, и, начав спускаться, уже невозможно было остановиться до самого подножия горы.

— Возьмите ребенка, — сказала Савта, глянув на трудный спуск и решив отдаться на волю Всевышнего. — Я остаюсь здесь.

— Ну уж нет, — сказала Има. — Вы пойдете с нами. Спускайтесь, как и все остальные.

— Нет, дети, — Савта решительно покачала головой. — Нет, для меня это уж слишком. Мне здесь не спуститься. Обязательно упаду.

— И правда, как же мы спустимся? — спросила Наоми. Я почувствовала, как дрожат ее руки. У меня у самой ноги подкашивались, колени тряслись. Я хотела что-то сказать бабушке, но не могла, так сильно дрожали губы.

В это время к нам подошли несколько гурских хасидов. Один из них принял у Савты ребенка. Две крепкие фигуры взяли старушку под руки, и мужественный голос велел ей начинать спуск. Кто-то подошел к маме, чтобы помочь ей с малышами.

— А вы уже большие, — сказали нам с Наоми. — Бегите! Бегите до самого низу!

— Побежали, — позвала нас мама и заскользила вниз по склону, крепко держа маленькую Иеудит. Из-под ног у нее срывались камни и со страшным шумом катились к подножию горы.

— Имале, гора движется! — в ужасе закричала я, глядя, как мама исчезает все дальше и дальше.

— Вы уже большие, бегите, — повторил мужчина. Но я чувствовала себя такой маленькой, такой потерянной и беспомощной! Позади слышался обескураженный бабушкин голос. Она отказывалась двинуться с места, а молодые хасиды уговаривали и подбадривали ее.

— У нас нет выбора, — сказала Наоми, не менее напуганная, чем я. — Побежали!

— Да, мы уже большие. Все равно нам никто не поможет.

Кто-то слегка подтолкнул нас. Мы попытались удержаться, но земля уходила из-под ног, мы уже не могли остановиться. Мы бежали и бежали, держась за руки и спотыкаясь о камни. И нам казалось, что следом за нами скатывается половина горы. Но вот мы остановились и упали прямо в мамины объятия. Я уткнулась головой ей в живот и зарыдала.

Дорога в Катамон

— Матильда, Матильда! — опять среди шума кто-то выкликал маму по имени.

— Кто же это может быть? — мама внимательно оглядывала толпу.

— Матильда, Матильда! — снова позвал взволнованный голос. — Это я, твой брат Шимон.

Тут мне удалось разглядеть в толпе дядю Шимона. Это и вправду был он! На нем была форма Аганы, на голове

— берет. Невозможно описать наше радостное волнение. Мы больше не были одни! Нам удалось выбраться невредимыми и соединиться хоть с кем-то из нашей семьи.

— Что вы здесь делаете? — наконец спросила мама у своего брата.

— Пришли помочь вам, — ответил он, не переставая раздавать указания налево и направо. — А где Шломо?

Мама лишь пожала плечами.

• • •

Дальше события замелькали, как в калейдоскопе. У подножия горы стояли крытые брезентом армейские джипы, в большинстве своем уже заполненные людьми. Солдаты из Аганы торопили нас побыстрее влезать в них. Мама с девочками забралась в джип, на колени к ней положили Юдале. К этому времени подошла и запыхавшаяся бабушка, со вздохом облегчения влезла в машину.

— Ну, сюда, скорей, — окликнула нас Има. Но мы стояли на месте как вкопанные.

— Шабат! — закричала Наоми. — Сегодня шабат!

— Шабат, шабат! — твердила и я, дрожа всем телом.

— Сегодня шабат! Вы что, все с ума посходили?!

— Ничего, ничего! Сегодня можно, сегодня не запрещается, — кричала нам в ответ Савта.

— Залезайте! — звала Има.

— Но в шабат нельзя ездить на машине!

— Обязанность сохранять свою жизнь пересиливает законы шабата, — заявил кто-то из глубины кузова. Потом выглянула девичья головка.

— Долг спасения жизни сильнее законов шабата, — повторила девочка авторитетным тоном. Это была Хана, наша мудрая маленькая подружка.

И все-таки мне было очень трудно выполнить такой приказ. Ездить в шабат — какой ужас!

— Сегодня разрешается ездить ради спасения жизни, — настойчиво повторяла Хана.

Ноги не повиновались нам, каждая клеточка тела протестовала, мозг отказывался воспринять дотоле невиданные поступки. Дотронуться до машины? Влезть в нее? Ехать?

— А чью жизнь надо спасать? — продолжали мы сомневаться.

Завелся, зарычал мотор автомобиля.

— Мы все сегодня едем,— убеждали нас другие пассажиры.

— Если мы немедленно не уедем, нас убьют, — сказала Ханина мама. — Мы обязаны спасти свою жизнь.

— Сама Тора хоть и запрещает пользоваться транспортом в шабат, но велит нам ехать, если наша жизнь в опасности, — добавила Савта.

Наоми полезла в кузов. Кто-то обхватил меня за талию и силком потащил следом. Едва мои ноги оторвались от земли, как джип тронулся. Я буквально упала внутрь на лежавшую на полу девочку.

— Ох! — вскрикнула она.

— Ногу, ой, мне ногу дверью прищемило! — закричала Хана. Ей, бедненькой, так и пришлось ехать все дорогу. К счастью, дверью защемило не раненую ногу, а здоровую.

— Почему мы едем в шабат? — продолжала допытываться я. — Что нам угрожает? Разве теперь мы не в безопасности?

— И сейчас смерть подстерегает нас!

— Неправда, — не соглашалась я. — Ангел смерти стоял у Сионских ворот. Я видела его, когда мы выходили.

— А я видела его на вершине горы, — утверждала Ра-хель.

— А я видела его везде вокруг нас, пока мы были в горах, — сказала Хана. — Он стоит там на страже и изры-гает пламя.

— Немедленно прекратите! — рассердилась Савта. — Что это за разговоры?

— Все, все, скоро мы действительно будем в безопасности, — Има старалась успокоить нас, отогнать воспоминания о пережитом кошмаре. — Скоро мы приедем в Катамон.

Катам он. Волшебное слово. Оно мгновенно прервало полет наших болезненных фантазий. Мы принялись наперебой описывать друг другу, как представляем себе новое место.

— В Катамоне есть небоскребы, — с энтузиазмом заявила Рахель.

— Глупости, — рассердилась Има. — Небоскребы есть только в Америке.

• • •

Так и ехали мы, стиснутые в кузове джипа, пробиравшегося в полной темноте, чтобы не попасться на глаза врагу. На сердце поочередно накатывали волны беспокойства и надежды — надежды на новую мирную жизнь, опасений перед неизвестным будущим.

Катамон. Машина дернулась, выпустила еще один клуб дыма и опять помчала нас вперед, потом со скрежетом остановилась. Открылась задняя дверь, освободила Ханину ногу. Наше изнурительное путешествие подошло к благополучному завершению.

Нас ввели в большое здание, где на полу в одном из залов для нас были расстелены одеяла. Измученные выпавшими на нашу долю испытаниями, мы рухнули в углу и тут же уснули. Больше всего на свете мне хотелось дать усталому телу отдых в короткие часы, оставшиеся до конца этой самой долгой, этой самой ужасной из ночей.